Руанда: принять примирение. Жить в мире и умереть счастливым

Я разыскал одну за другой моих сестёр и мою мать с маленьким братиком, сидящим у нее за спиной. Ему не было и года. Мои сестры прибыли поодиночке в Бурунди, и мы оказались в разных лагерях беженцев. Я обрёл снова всех членов моей семьи, кроме отца, убитого в Кибехо.

Беженцы не стыдились постоянно нам лгать о том, что они видели моего отца где-то в Бурунди. Кто-то говорил, что он был в Бужумбура, а кто-то – что в Каянзе. Слухи в лагерях беженцев могут быть даже полезными для того, чтобы посеять хотя бы малейшую надежду в душах, но они же могут быть и чрезвычайно вредными, когда обнадёживают в том, что уже невозможно. Итогом этих ложных надежд бывает огромное разочарование и печаль. Мы верили, что кто-то видел нашего отца живым, хотя другие свидетельства были о том, что он убит в Кибехо.

Согласно свидетельствам, мой отец мог быть убит группой экстремистов хуту, которой руководил один местный врач. Перед самым геноцидом в начальной школе Кибехо дочь этого врача была моей лучшей подругой. Бландин (Фифи) и я были достаточно близки. Мы любили друг друга… в тайне… Мы писали на уроках маленькие записочки, признаваясь друг другу в любви. Любовная история, совсем детская, но которая позволила нам немного повзрослеть, не думая о наших этнических и социальных различиях. Это началось, когда нам было по девять лет. Я совсем не думал о том, что она хуту, а она знала, что я тутси, но это было безумие, это была любовь и всё тут!

В пятницу в классе мы обменивались посланиями на грифельной доске, которая передавалась туда и обратно через Клодину, мою соседку справа по парте. С Бландин мы назначили свидание на следующий день в 15.00 в лесу у церкви. Клодина, которая читала все послания перед тем, как передать грифельную доску, тихонько толкнула меня локтем и сказала: «Я тоже приду». «Ты совсем рехнулась?» – ответил я. «Я приду, иначе я не передам больше ни одного сообщения…»

Ну, хорошо! Я промолчал. Я подумал, что она шутит и что в любом случае Бландин не согласится прийти с ней. Рандеву было решающим, я его с нетерпением ждал, но в то же время я немного трусил, поскольку это было мое первое свидание с девушкой. Я на самом деле совсем не знал, что говорить, что делать, как себя вести, когда я окажусь один на один с девушкой.

И вот наступил день свидания. В назначенный час в наш дом неожиданно пришли гости. К нам пришли два учителя, коллеги моего отца. Они пришли со своими детьми, и я должен был поиграть с ними. Я не мог уйти из дома, родители быстро бы заметили мое отсутствие. С одной стороны, это было хорошей причиной не ходить, потому что, честно говоря, я не был готов к свиданию. С другой стороны, это было ужасно, поскольку у меня не было возможности предупредить Бландин, чтобы она не оказалась одна в лесу!

Конец дня был ужасен, я чувствовал себя плохо, поскольку я не сдержал обещания. В понедельник, войдя в класс, я поспешил спросить Клодину, пришла ли Бландин на рандеву?

– Она была, конечно! А ты нас подставил, крыса… дурак…

– Что? Ты тоже там была?

– Ну да! Я же тебе говорила!

После геноцида, когда я прибыл в Бурунди и мне сообщили о смерти моего отца и возможном участии отца Бландин в его убийстве, я был сильно расстроен. Я сделал вывод, что все хуту – злодеи, особенно те, кто был наиболее близок мне, как будто бы Бландин играла в этом какую-то роль. Во мне начали зарождаться слепая ярость и желание мстить. В лагерях беженцев в Бурунди начали рекрутировать молодых тутси, желающих присоединиться к армии РПФ, воюющей в стране, с целью установить свою власть в Кигали и изгнать правительство хуту. Я попытался забраться в грузовик, чтобы ехать на войну и воспользоваться возможностью отомстить за своего отца и, чтобы убить как можно больше хуту. Мне отказали, потому что мне было мало лет. В июле РПФ победил в войне, и беженцы тутси вернулись. Хуту большей частью бежали от РПФ в Конго. Моя семья обосновалась в Кигали, потому что юг страны (и Кибехо) еще не были безопасны.

Уже в Руанде те люди, которые говорили, что я слишком мал для того, чтобы стать «Kadogo» (ребёнок-солдат) не могли меня убедить… Я много раз пытался вступить в армию – безуспешно… к счастью. После геноцида я был в такой ярости, что много раз бил тех моих соучеников по начальной школе, которые говорили мне, что они хуту.

Это не первый раз, когда я признаюсь в этом, и каждый раз, когда я говорю это, я прошу прощения. Это искреннее раскаяние не от лица тутси, но от моего собственного сердца, которое было ожесточено в трагические моменты истории моей страны. Я прошу прощения за всю несправедливость и жестокость, которую претерпели мои невиновные коллеги, прошу прощения после того, как был обуреваем всей этой абсурдной ненавистью, опасной скорее для меня самого, чем для общества.

Когда я почувствовал, что попытки отомстить не приносят мир в моё сердце, я еще больше взбунтовался и разъярился. В то время я был юношей, который никогда не улыбается, который всегда скрежещет зубами и отвешивает кулачные удары каждому дереву и стене, которые попадаются ему на пути.