Рубайат в классическом переводе Германа Плисецкого

Второе, доработанное издание «Рубайата» вышло, уже небольшим тиражом, в 1975 году с предисловием переводчика, которое написано будто сегодня (и воспроизведено в этой книге). Омара Хайама, разумеется, продолжали переводить и после Плисецкого, однако многие из опубликованных переводов рубежа XX–XXI веков грешат недостатком, тонко подмеченным в эпиграмме Виталия Татаринова:

Переводчиков рать упряма:
жертвы менталитета советского,
переводят они Хайама
не с персидского, а с… Плисецкого.

Особую роль в судьбе поэта сыграла созданная им еще в середине 60-х поэма «Труба», посвященная памяти тысяч людей, искалеченных и погибших в страшной давке во время похорон Сталина (Плисецкий попал в эту давку вместе с Евгением Евтушенко, который впоследствии назвал «Трубу» гениальным стихотворением и включил ее в свою антологию русской поэзии «Строфы века»). Автор читал поэму в кругу друзей и знакомых, потом она просочилась на Запад, была опубликована в «Гранях», прозвучала по «вражьим голосам»… В октябре 74-го поэт был допрошен в КГБ («Знаете ли вы, что ваша «Труба» используется нашими недругами за рубежом?»), в декабре – избит неизвестными «дружинниками»… Какой-то тип подошел к его жене в подъезде и прошипел: «Уезжайте отсюда – вам здесь не жить!» После письма в Союз писателей и беседы с секретарем «по оргвопросам» его на время оставили в покое. Но позже, в начале 80-х, когда стихи Плисецкого появились в парижском «Континенте» и других крамольных изданиях, его снова допрашивали в КГБ.

А работа над переводами шла своим чередом. Помимо персидской классики (Хайам, Хафиз, Санаи́, Камаладдин Исфахани́, поэма Файзи́ «Наль и Даман») Герман Плисецкий переводил Гёте, Бараташвили, баллады Бернса, не говоря уже о современных поэтах: от юкагирских до югославских, от филиппинских до французских, а больше и успешнее всего – грузинских и армянских.

Новым триумфом стал выход в свет в 1981 году «Газелей» Хафиза (они были в работе еще с 1972 года). Переводчик читал газели на всех творческих вечерах и обычно, к удовольствию публики, начинал с одной из самых любимых:

Вошла в обычай подлость. В мире нету
Ни честности, ни верности обету.

Талант стоит с протянутой рукою,

Выпрашивая медную монету.

От нищеты и бед ища защиты,

Ученый муж скитается по свету.

Зато невежда нынче процветает:

Его не тронь – вмиг призовет к ответу!

И если кто-то сложит стих, подобный

Звенящему ручью или рассвету, —

Будь сей поэт, как Санаи́, искусен —

И черствой корки не дадут поэту.

Мне мудрость шепчет: «Удались от мира,

Замкнись в себе, стерпи обиду эту.

В своих стенаньях уподобься флейте,

В терпении и стойкости – аскету».

А мой совет: «Упал – начни сначала!»

Хафиз, последуй этому совету.

Наградой были долгие аплодисменты… Свои же стихи поэт читал большей частью в домашнем кругу. Печатать на родине их начали лишь на исходе 80-х, в перестройку: «Новый мир», «Нева», «Дружба народов», «Юность» и легендарный «Огонёк», в библиотеке которого вышел единственный, 30-страничный сборник стихов Плисецкого. А сам он в то время пытался завершить грандиозный труд – стихотворное переложение библейской «Книги Экклезиаста» (отдельные главы были опубликованы с предисловием о. Александра Меня в «Литературке»).

Тяжелая болезнь сердца, мучившая его еще с конца 70-х, нарушила все планы. Герман Плисецкий умер в декабре 1992-го, через год после смерти жены и родителей. «Осиротела наша поэзия. Ушел Мастер», – сообщила уже свободная от цензуры «Литературная газета».

– В чем же причина того, что за всю интенсивную творческую жизнь поэт сумел издать лишь одну небольшую книгу собственных стихов? Почему такой крупный поэт, как Герман Плисецкий, почти полностью ушел в переводы? – размышляет Э. Штейн в статье «Великий Хафиз и его русский переводчик», опубликованной в 1992 году в нью-йоркской газете «Новое русское слово». – Возможно, потому, что из двух зол он выбрал меньшее: суровости и жесткости Севера предпочел «двусмысленный Восток».

Эта тема звучит в одном из предсмертных стихотворений поэта: