Рубашка

За книгой огромной застали

Его за огромным столом,

Он спал, ноздри лишь трепетали,

Да храп раздавался. Весь дом

От храпа того сотрясался,

Оконные стёкла тряслись.

Шодзэг вдруг во сне заметался.

«За трудное дело взялись, —

Катрфей прошептал генералу, —

Мы с вами, но скоро финал» —

«Да, мы потрудились немало», —

Ответил ему генерал.

Они Шодзэга разбудили

И сразу же его спросили:

«Скажите, счастья в чём секрет?

Иль оного на свете нет?» —

«Ответить просто, односложно

На сей волнующий вопрос

Не представляется возможным, —

Шодзэг сказал, повесив нос. —

Я изучал его специально:

Прочёл две тысячи томов.

О, сколько мнений гениальных!

О, сколько пламенных умов

Вопрос сей освещали страстно!

Но тратил время я напрасно:

Меж гениями нет согласья

В вопросе «Что такое счастье?»

И есть оно, иль его нет —

Я не могу вам дать ответ.

Меня, прошу, друзья, простите.

А если что – то заходите».

«Да, ничего мы не нашли», —

Катрфей сказал. – Ну что ж, пошли!»

А генерал сказал: «Спокойно

Остаток ночи отдохнём.

А завтра… Нет, сегодня днём

Продолжим дело мы достойно».

¶

Глава восьмая

И вот на следующий день,

Переборов и сон и лень,

Едва успели отдохнуть,

Собрались снова в дальний путь:

Решили маршалу Пилону

Визит нежданный нанести;

Cпасал три раза он корону

И мог четвёртый раз спасти,

Но не пришлось: пришла пора,

Когда уже кричать «Ура!»

Осипший голос не давал

И стал страшить в бою провал.

А раньше так блистал отвагой,

Разил врагов он острой шпагой,

Под пули смело сам бросался:

За жизнь свою не опасался.

Пилон был истинным героем,

Почёт и славу заслужил;

Теперь заслуженным покоем

Он как отчизной дорожил.

К нему прийти без приглашенья,

Конечно, было нарушеньем

Всех строгих правил этикета,

Устоев непреложных света.

Но и Катрфей и СенСильвен

Решили, что Пилон простит

Их неожиданный визит,

Не будет неприятных сцен,

Когда узнает цель визита.

«Эй, вы! Ловите паразита! —

Раздался хриплый бас кухарки. —

Ну, ты получишь на подарки!

Скотина! Сволочь! Негодяй!

Козёл! Дурак и скупердяй!

А! Будешь знать, как водку жрать

Ты из моей бутылки!» —

И старика кастрюлей хвать

По лысому затылку;

По лестнице скатился он:

То был сам маршал де Пилон.

Катрфей и СенСильвен сбежали

Так быстро, будто угрожали

И им кастрюлею поддать.

«Мы уцелели! Благодать! —

Катрфей сказал, трясясь от страха. —

Нам ни к чему его рубаха,

Ведь он – несчастный человек,

Хоть славно и прожил свой век!» —

«Катрфей, есть у меня идея:

Пойдём сейчас по богатеям.

Уверен: в первом же дворце

С улыбкой счастья на лице

Мы повстречаем человека,

Который счастлив был от века,

Имея крупный капитал», —

Сказал с надеждой генерал.

Глава девятая

Из тех значительных фигур

Богаче всех был Жак Кобюр,

Имел он горы золотые,

Вином бассейны налитые,

Из золотой посуды ел

И постоянно богател.

К нему друзья зайти решили,

Но всё напрасно: не спешили

Пред ними двери отворять,

Вином бокалы наполнять.

И долго так они плутали…

Вдруг человека увидали,

Который камни ворошил

И их кувалдою крошил.

Катрфей и СенСильвен решили

Узнать дорогу поточней;

Пробившись среди тех камней,

Вопрос задать свой поспешили.

Стал человек угрюм и хмур

И произнёс: «Я – Жак Кобюр».

Затем, кувалду взяв опять,

Стал рьяно камни разбивать.

Опять друзья ни с чем ушли,

Опять счастливца не нашли.

«Кобюр ужасно плох на вид,

Его богатство тяготит, —

Слетело с губ Катрфея. —

И я его жалею».

Глава десятая

К Жозефу Машеро Катрфей

Теперь пойти мечтал:

«Идём к нему, он – богатей:

В руках его металл;

Богатства, как у Креза9,

И королём железа

Народ его прозвал».

Ответил генерал:

«Вы видели его портрет?

По виду он – святоша.

Его несчастней в мире нет:

Греха большого ноша

Его безжалостно гнетёт;

Он молится, псалмы поёт,

Душа его не рада —

Страшится очень ада.

Князь де Люзанс – аристократ10,

Счастливей многих во сто крат.

К нему зайти неплохо бы:

Ведь он – любимец у судьбы!»

Пришли. Люзанс их принял сразу

И пригласил в свой кабинет.

Не приходилось им ни разу

Вести беседу tete a tete11

C таким приятным человеком;

Он в ногу шёл с учёным веком,

В искусстве знатоком он был,

Картины старые любил.

В его картинной галерее

Веласкес, Рубенс и Ван Гог12.

Он сам сказать уже не мог,

Кто для него из них милее:

Их всех любил самозабвенно

И восхищался непременно

Рисунком, красками, сюжетом,

В душе всегда он был поэтом,

Имел к возвышенному тягу,

Сам «портил» иногда бумагу:

Писал стихи он не для славы,

Писал он их лишь для забавы

И по потребности души.

Плохи они, иль хороши —

Не нам судить, мы не читали.

Но сами в юные года

Мы тоже в облаках летали,

Да и писали иногда

Стихи без рифмы, без размера

И были счастливы не в меру.

Люзанс гостям был очень рад.

Как садоводлюбитель,

Имел цветущий дивный сад —

Своей души обитель.

Террасами спускался сад

К лужайке дивной красоты,

Вдали виднелся водопад,

Повсюду яркие цветы,

Фонтаны мрамором блестели,

Деревья тихо шелестели

Листвой, омытою росой —

Повсюду нега и покой.

Вдруг омрачился взор Люзанса,

Как будто в состоянии транса

Отвисла нижняя губа:

«Ах! Эта чёртова труба

Мне отравляет жизни радость!

Стоит! Дымит! Какая гадость!»

Действительно, у водопада

Стояла чёрная громада,

И из огромной той трубы

Змеились чёрные клубы.

Люзанса словно подменили:

Он грустен стал, уныл и тих,

На щёках желваки ходили: