Рубедо

— И телеса у нее ничего, сдобные, — заметил парень в кепке, и снова грянул хохот.

— Мерзавец! — одними губами произнес Генрих, не дойдя и до цифры «восемь». Огненная волна, всегда дремавшая после морфия, пробудилась раньше срока и ударила в грудь, и он стиснул в ладони пустую стопку.

— Кому хлеб, а кому трюфеля, — не услышав его, выплюнул Клаус. — Все они одного поля ягода. Если уж сносить старое — так до основ, до пыли!

— А как же Спаситель? — осведомился кто-то, невидимый Генриху и прежде молчавший.

— Были бы лекарства, и без спасения обойдемся! — задорно крикнул парень в кепке.

— Так для того больницы им и строятся!

— Строятся, — ухмыльнулся Клаус. — Да только людей помирает больше, чем излечивается! Я спрашиваю: что прямо сейчас сделал для нас Спаситель? По большему счету ничего! Пустозвон и бездельник!

— Довольно! — стопка в руке Генриха накалилась и лопнула, брызнув осколками в стороны. — А ну, извинись, грязное животное!

— Кто? — сейчас же окрысился Клаус и тяжело поднялся над столом. — чего сказал? Это ты кому?

— Тебе, сукин сын! — Генрих привстал тоже, стряхивая с локтя вцепившегося Кристофа.

— А ты кто такой, чтоб перед тобой извиняться? Родственник кайзеру?

— Может быть.

Уши заложило от хохота.

— Иди проспись, родственник! — крикнул парень в кепке и засвистел, стуча по столу кружкой. Генриха бросило в жар: от локтя до пальцев щекочуще пробежала молния и задрожала, забилась под бинтами. Еще немного и…

Клаус ощерился, показав желтые зубы. Сложив из пальцев фигу, ткнул в Генриха обгрызенным ногтем.

— Вот тебе, а не извинения! Выкуси!

…и Генрих ударил.

Боли не было — удар пришелся вскользь. И не было пламени — лишь искры осыпались из-под манжеты. Зато под пальцами хрустнул носовой хрящ, и багряная струйка выплеснулась Клаусу на подбородок.

— Сука-а! — завопил тот и по-обезьяньи вспрыгнул на стол.

Завизжали служанки, брызнули в стороны посетители, аккордеонист выдал столь дикий и фальшивый аккорд, что задребезжали на полках бутылки.

— У-убью! — завыли над ухом.

Генрих подобрался пружиной, но его тут же подхватили под локоть, просипели знакомым голосом Кристофа:

— Позвольте! Не королевское это дело!

И, оттеснив за спину, встретил обидчика апперкотом. Подвывая, Клаус повалился на скамью.

— Ребята! — проорал кто-то. — Наших бьют!

И повыскакивали с мест, выворотив столы и лавки. На пол полетела посуда. Подошвы давили стекло. Остро несло потом, перегаром и кровью. Где-то в отдалении заверещали полицейские свистки. Кто-то налетел на Генриха, толкнул в спину. Генрих развернулся, ударил наугад. Попал? Промазал? Его руку перехватили, и из дымной мути вынырнуло раскрасневшееся лицо кучера.

— Уходим, ваше высочество! — прокричал он. — Бежим!

И оба помчались к дверям.

Навстречу метели, подальше от людных улиц, во мрак и тишину. Генрих бежал — и чувствовал приятную тяжесть в плече, ни на грамм не сожалея о поступке.

— Бездельник, значит? — задыхаясь, шептал он. — Так вот тебе, подлец, целое дело! Век будешь вспоминать! А что письмо, Кристоф? Не забыл ли?

Кучер, охая при каждом шаге, бубнил под нос:

— Никак не забыл, ваше высочество… Да только я не мальчишка… чтоб драться! И годы не те, и сила не та… Ах, Дева заступница! Непросто же служить вам, ваше высочество… или жженному быть… или битому быть… прямо скажем, из рук вон!

Авьенский университет, Штубенфиртель.

Вкус у чая оказался горьким, травяным. Марго пригубила из вежливости и оставила кружку в ладонях.

— Вы пейте, — заметив ее гримасу, сказал доктор Уэнрайт. — Ничто так не проясняет сознание, как правильно заваренный чай, а этот я привез из Бхарата.

— Благодарю вас, — устало улыбнулась баронесса. — Мое сознание сейчас спутанно как старая пряжа. Не знаю, что меня больше поразило: эта тетрадь или чудесное исцеление Родиона…

…или письмо, прочитанное впопыхах и спрятанное в лифе. Слово «приказываю» пульсировало в височной жилке, и всю дорогу до Штубенфиртеля казалось, что по пятам тащится один и тот же фиакр, запряженный невзрачными серыми лошадьми. Высадившись у каменной лестницы университета, Марго обернулась — но не увидела ничего. А после — подхваченная толпой вечно спешащих студентов, ослепленная новомодными электрическими лампами, потерянная в лабиринте бесконечных коридоров, лестничных пролетов, анфилад, дверей с медными табличками, мраморных статуй и чучел животных, — вовсе позабыла и о письме, и о снедающей ее тревоге.

— Кто бы ни составлял эти заметки, — вывел из задумчивости доктор Уэнрайт, — он продвинулся гораздо дальше меня. «Материя, сохраненная путем высушивания», — процитировал ютландец и задумчиво покачал головой.

— Подумать только! Я тоже пробовал прокаливание на железном листе, но до инсенирации дошел не сразу. — И, поймав напряженный взгляд баронессы, пояснил: — Сжигание до образования золы.

— Красная пыль, — сказала Марго, нервно оглаживая горячий бок кружки.