Рубедо

— У императрицы есть определенные обязательства перед империей, — мягко произнесла Мария Стефания, и в ее голосе послышалась грустинка.

— Как и у Спасителя, — в тон ей ответил Генрих. Моргнул и поднял на императрицу серьезные глаза. — Вы хотите наследника, на которого можно оставить Авьен?

— Так заведено, — откликнулась она. — И не нам менять законы бытия, мой милый.

— А если я попробую? — спросил он. — Изменю то, что начато моим предком Генрихом Первым?

И тотчас умолк, сам испугавшись вопроса. Ресницы матушки дрогнули, она сама затрепетала, как бабочка, накрытая сачком. Еще немного — и порхнет на свободу, испуганная, хрупкая, невесомая. И снова растает, как чудесная дымка, как наркотический сон, оставив его в тоске и одиночестве.

Не сознавая, что делает, Генрих поймал ее ладонь.

Мария Стефания не вскрикнула и не отшатнулась, только глубоко вздохнула и подняла на сына прозрачные глаза.

«Ты не сделаешь мне больно, дорогой?» — читалось в них.

— Я люблю вас, матушка, — сказал он, сжимая ее пальцы. — И ради вас готов жениться хоть на ведьме.

Императрица нервно и заливисто рассмеялась.

— Отчего же на ведьме! Балийская принцесса будет хорошей партией.

— Но у нее длинный нос, — возразил Генрих. — И еще она плоская, как доска.

— Ну а принцесса Ютланда? — не унималась императрица. — Ей шестнадцать, и она не дурна…

— Зато избалована и с несносным характером.

— Не более твоего, мой Генрих.

— И все-таки, — сказал он, поглаживая ее ладонь, и наслаждаясь прикосновением — запретным, почти интимным. — Если вы так желаете сковать меня кандалами брака, что я получу взамен?

— Взамен, — повторила Мария Стефания, задумчиво глядя на сына. — Что же ты хочешь, мой милый?

В горле сразу пересохло. Генрих провел языком по губам, и сипло выговорил, проглатывая окончания и торопясь высказать наболевшее раньше, чем императрица снова оттолкнет его:

— Останьтесь на мою свадьбу. И позвольте хотя бы иногда обнимать вас…

— И только? — императрица приподняла бровь.

— И только, — эхом ответил Генрих.

Павлиний глаз порхнул над его плечом.

Глупые бабочки тянутся к свету, не понимая, что свет может и убивать.

— Хорошо, — наконец, сказала Мария Стефания. — Обещаю.

Солнечные блики рассыпались по ее диадеме. Генрих счастливо вздохнул и уткнулся носом в материнское плечо.

Наверное, любовь тоже может убивать. Неразделенная, без оглядки, тлеющая в сердце с самого детства и не находящая выхода.

— Ну, хватит, хватит, — заговорила императрица, отстраняясь от Генриха и пряча виляющий взгляд. — Я не люблю этого… Ох, да ты совсем одичал! — она нервно засмеялась и поправила прическу. — Мой милый, ради тебя я вытерплю этот душный и шумный Авьен, с его невыносимой помпезностью и фабричным дымом. Ты доволен?

— Да, матушка, — ответил Генрих. Радость пульсировала в височной жилке.

— А я ради вас готов вытерпеть еще один ошейник.

Обеими руками он взял ладонь императрицы и, наконец, коснулся губами. Мария Стефания испустила долгий вздох.

— Мне жаль, — с искренним сожалением сказала она. — Я бы хотела для тебя лучшей судьбы, мой Генрих.

— Наши желания ничего не значат, — ответил он. — Мы все в плену у своего рожденья. И убиваем себя во имя других.

Отстранившись от матушки, он вытянул руку ладонью вверх: на нее, точно привлекаемая невидимой силой, опустилась бабочка.

Глава 1.3. Дешевле чем булавка

Особняк барона фон Штейгер, затем полицейский участок на Бундесштрассе.

Сначала она плакала от безысходности, потом от злости, а потом слез и вовсе не осталось. Марго словно высохла, съежилась, ночь просидела в комнате брата в обнимку с облупившейся лошадкой-качалкой, а к утру провалилась в беспамятный сон. Там и нашла ее Фрида.

Сперва — горячая ванна, затем — обед, который в Марго заталкивался почти насильно. После стопки бренди она ожила и больше не плакала.

«Слезами горю не поможешь», — так говорил барон, и Марго в очередной раз убедилась в справедливости поговорки.

Снова и снова прокручивая в голове случившийся разговор, она сперва корила себя за навязчивость и бестактность, потом вспоминала скучающий взгляд его высочества, последние нелепые обвинения, и вместо неловкости и досады приходила злость.

Ее грубо выволокли за дверь, на глазах у многих просителей. Наверняка, сейчас по Авьену ходят довольно скандальные сплетни, и нет никого, кто заступился бы за вдовствующую баронессу, заткнул сплетникам грязные рты, кто помог бы вызволить Родиона…

«На что ты пойдешь ради любви к брату?»

В тот же день Марго собралась на Бундесштрассе.