Рубедо

Марго в бессилии уронила голову на руки. Сквозняк переворошил бумаги и остудил пылающие виски.

Надо собраться. Подойти к фактам с холодным рассудком. Просто принять к сведению, что…

«Ты почти банкрот, дорогая», — вкрадчиво заметил фон Штейгер.

— Ступай к дьяволу! — закричала Марго, швыряя в портрет первое, попавшееся под руку.

Треугольная пластинка блеснула медной гранью и, звякнув о паркет, погасла.

Долгий вдох.

Долгий выдох.

Пригладив взмокшие волосы, Марго выпрямилась.

Этап отрицания — и это отлично демонстрировали ее клиенты, — может длиться нескончаемо долго. Нужно иметь определенное мужество принять неприглядные факты, и, приняв, поразмыслить, что делать дальше.

Барон оставил жену почти без средств, зато с недвижимостью.

Старым, скрипучим, открытым сквознякам, сырости и мышам, но все-таки особняком. И не было ни одной бумаги, подтверждающей иное.

Облизав пересохшие губы, Марго снова — на сей раз куда внимательнее, но все же стараясь не глядеть на раздражающие ее цифры, — просмотрела документы в поисках закладных на дом.

Ничего.

Чисто.

И это слегка удивило Марго: скорее, в духе барона было бы оставить ее вовсе без имущества и без средств к существованию. Если фон Штейгер был должником ложи «Рубедо», почему бы ему не заложить и особняк?

— Так почему, господин барон? — обратилась она к портрету.

Старик хитро отмалчивался.

Она опять вздохнула и убрала бумаги обратно в папку.

Марго подумает об этом позже. Может, после трех чашек крепкого кофе, а может, после небольшой прогулки по набережной Данара. Потом вернется и пересмотрит бумаги снова. И еще раз. Пока не придет понимание, что делать дальше.

Марго потерла кольнувшую болью щеку — лишь защемление нерва, — но показалось, что ее как форель подцепили на рыболовный крючок.

На смену беспокойной и почти бессонной ночи пришло утро — яркое, звонкое, полностью лишенное столь необходимой сейчас прохлады.

Не дожидаясь Фриды, Марго спустилась вниз: ради очередной чашки кофе незачем будить служанку. Но она и так не спала. Марго слышала бормотание из гостиной и, приоткрыв дверь, обнаружила Фриду стоящей на коленях перед образом Спасителя.

— Господь… наш заступник… — доносились обрывочные слова. — Направь и исцели… дай сил госпоже моей, пребывающей в болезни и смятении духа. Дай сил юному господину пережить злой навет и…

— Фрида!

Служанка подскочила, подобрав взметнувшиеся юбки.

— Фрау! — всплеснула руками она. — Вы сегодня рано…

— Я же велела убрать это, — Марго небрежно указала на образ, и взгляд служанки пугливо заметался.

— Простите! Вы не приказывали убрать из гостиной, и я подумала… то есть… я сейчас же уберу его!

Она бросилась к картине, и Марго увидела, что это настоящий Христос — длиннобородый, в терновом венце, — а вовсе не эрцгерцог, и быстро ответила:

— Впрочем, его можешь оставить. Пусть.

— Я просто молилась о вас, фрау, — выдохнула Фрида и перекрестилась. — О вас и юном господине. Вы все еще не здоровы и мало отдыхаете, а герр Родион… он…

— Я тоже беспокоюсь за Родиона, — окончательно смягчаясь, ответила Марго, нервно комкая край пеньюара. — Оттого и сплю плохо. И ценю твою заботу, Фрида. Только…

Она хотела сказать, что молитвы не помогут. Ведь Господь — добрый, понимающий, умеющий воскрешать мертвых и обращать воду в вино, — не нанимал для Родиона лучшего в Авьене адвоката. Не прятался от агентов тайной полиции. И не был так возбуждающе близко, что еще немного, и Марго бы поняла, сколько в нем небесного, а сколько земного…

Она залилась краской. Истерзанная ткань в ее руках промокла насквозь, и Марго со смущением отпустила подол и заметила:

— Двадцать седьмого числа Родиона переведут в госпиталь на Райнергассе…

— Сегодня двадцать седьмое, фрау, — робко заметила Фрида.

— Сегодня! — воскликнула Марго, округляя глаза и силясь вспомнить, сколько прошло времени с момента ее болезни. — Да что же ты не сказала? Мне нужно успеть к открытию!

Собиралась впопыхах, на ходу обжигаясь кофе.

— Не вертитесь, фрау! — в отчаянии говорила Фрида, шнуруя корсет. — Право же, вы словно на шарнирах сегодня!

— Речь идет о моем брате, не забывай! — строго отвечала Марго, и придирчиво разглядывала себя в зеркале, то шпильками подкалывая непослушные локоны, то, наоборот, выпуская их из прически. Щеки, тронутые лихорадочным румянцем, пылали как осенние яблоки, нос после болезни заострился, в глазах гуляла тревога.

Возьми себя в руки, Маргарита! Волнуешься, как в день покушения. Тогда речь шла о смерти, а теперь…

— О жизни, — шепотом произнесла она, замирая перед зеркалом и кладя ладонь на шею, где тревожно пульсировала жилка.

— Что говорите, фрау? — откликнулась Фрида, выглядывая из-за плеча госпожи.

— Ничего, — выдохнула Марго и, повернувшись, погладила служанку по плечу. — Помолись еще, чтобы все у нас получилось. И не беспокойся, если я не вернусь к ужину.