Рубедо

— Если вы так ратуете за спасение народа, ваше преосвященство, то почему мешаете? — Генрих, наконец, обернулся и вздрогнул, напоровшись на немигающие глаза епископа: в них совсем не отражался свет. — Вы против строительства новых школ и госпиталей? Что ж, я понимаю ваши опасения! Но это не вас, а меня с отрочества учили, как стать богом и Спасителем для своего народа, а до того — как быть императором. И в своих действиях я готов отчитываться только перед собственным отцом, — скрипнул зубами и добавил, — ну и перед Господом, если хотите. Но не перед вами!

Лицо Дьюлы пересекла улыбка.

— Теперь я вижу совершенно четко, что вашими устами говорит гордыня, — печально заговорил он, и Генрих скрипнул зубами от негодования. — А это, ваше высочество, страшный грех! Смирение! — Дьюла поднял сухую руку, и рубиновый перстень кроваво мигнул в полутьме. — Вот, что отличает доброго христианина! Смирение и почитание законов Божиих, от которых вы, ваше высочество, так своенравно отрекаетесь.

— Я отрекаюсь от глупости и мракобесия! — хмуро проговорил Генрих. От напряжения сводило мышцы, жар то накатывал, то отступал, оставляя за собой противный озноб. Надо бы сказать истопникам, пусть не жалеют угля! Или это от Дьюлы так ощутимо тянуло холодом катакомб и декабрьской стынью? — Отрекаюсь от всего отжившего во имя прогрессивной науки!

— А именно этим и занимается ваш ютландский друг? — вкрадчиво поинтересовался епископ. Скользнув от книжного шкафа вдоль стены, остановился возле Brahmaea Wainwrightii — подарка Натаниэля. — Любопытно, что вы заговорили об этом сами, потому что я как раз собирался отдать распоряжение об аресте.

— Чьем аресте? — Генрих вскочил. — Натана?!

Лицо Дьюлы — смуглое, точно вырезанное из дерева, — отразилось в стекле, и гигантские крылья цвета кофе меланж, точно веками, прикрыли его неподвижные глаза.

— Сидите, ваше высочество. Кажется, лейб-медик не велел вам волноваться по пустякам?

— Вы сейчас же! — Генрих шагнул вперед, сжимая кулаки и давя яростную дрожь. — Немедленно скажете, о каком аресте идет речь! Иначе я буду вынужден…

— Что? Позвать стражу? — улыбка снова мелькнула и пропала на тонких губах. — Или, может, донести его величеству кайзеру? Пожалейте старика, ему будет невыносимо узнать, что сын собирает вокруг себя изменников и чернокнижников.

— Вы бредите! — фыркнул Генрих, но колени предательски подогнулись.

— Я говорю правду перед лицом Спасителя и Бога, — на лице Дьюлы не дрогнул и мускул. Вокруг него плотным облаком стоял удушающий запах ладана, от чего воздух стал тошнотворно-спертым, и Генрих сдавил челюсти.

— Боже, не сейчас! Только не дать слабину! — едва справляясь с накатившим приступом тошноты. — В госпитале Девы Марии, который, замечу, находится под вашей эгидой, проводят алхимические опыты. А, как вы знаете, алхимией по древнему закону не позволено заниматься ни вам, ни вашему ютландскому другу, а только мастерам «Рубедо».

— У вас нет доказательств!

— Их достаточно. Заказ на препараты, как-то — ртуть, свинец, олово, мышьяк, и многие другие, — а так же на разнообразные резервуары и сосуды хотя и отправлены с разных имен и адресов, но в итоге приходят в госпиталь на Райнергассе…

Генрих дотронулся ладонью до мокрого лба, оттер влагу и спросил глухо, не узнавая собственного голоса:

— Чего вы хотите?

— Смирения, — ответил Дьюла. Теперь он стоял напротив — сухой, как ветка и лоснящийся, как таракан, — улыбаясь отвратительно-кротко, за кротостью пряча ядовитые жвала. — И выполнения обязательств согласно вашему статусу. Оставить любовные интрижки на стороне и быть верным супругом. Прислушиваться к воле церкви. В общем, ничего лишнего, что могло бы запятнать честь вашей семьи.

— Забавно… что вы рассуждаете о моей семье… не зная о ней ничего, — усмехнулся Генрих, снова оттирая с лица пот.

— Я знаю достаточно, — сухо ответил епископ, и постучал костяшками пальцев в стекло, под которым коченела насажанная на булавку Брамея. — Например, вот этим, ваше высочество, вы рискуете накликать дьявольские силы. Вспомните, что послужило причиной первой эпидемии? Поступок вашего предка заслуживал бы большего восхищения, если бы не был продиктован необходимостью искупить собственный грех…

— Я не верю в старинные легенды! — нервно перебил Генрих. — Даже если это легенды моей семьи!

— И напрасно. Когда вы явитесь на рождественскую мессу, я проведу вас в фамильный склеп. В династии Эттингенов были не только великие военачальники, но и проклятые безумцы, чья дурная кровь, хочу напомнить, тоже течет в вас…

Огонь вспыхнул на кончиках пальцев, омыл кисти рук и побежал по натянутым жилам, выжигая Генриха изнутри, беснуясь, просясь на волю. Он прикрыл глаза, кусая пересохшие губы и думая о тьме нигредо…

…пройди, не задерживаясь, иначе станешь пеплом!..

…и после сказал, тщательно выговаривая слова:

— Вы сейчас же уберетесь отсюда. Уберетесь сами, или я лично выставлю вас вон.

Лицо епископа вытянулось и сделалось похожей на восковую маску.