«Четыре философа»… По сути дела, среди тех, кто изображен на этой картине, нет ни одного философа. Несмотря на свое желание прослыть стоиком, Юст Липсий, ученый-филолог, поочередно исповедовавший католицизм, лютеранство, кальвинизм и снова католичество, всегда оставался очень слабым человеком. А Ян Вовериус и Филипп Рубенс были двумя представителями того северного гуманизма, который большей частью сводился к толкованию других авторов. Петер Пауль также следовал этому направлению. Менее искушенный в латинской премудрости, чем трое остальных, он довольствовался тем, что пересыпал латинскими цитатами свои письма. Единственный философ на картине — это Сенека, идол всех четверых, представленный скульптурным изображением.
По заказу генуэзских купцов Рубенс с помощью ван Дейка [128]пишет семь картонов для ковров, в которых изложена трагическая история консула Деция Муса [129]. Писать картоны для ковроткацких мастерских — это значит следовать очень старой традиции и содействовать тому ремеслу, которое издавна прославило Нидерланды. Одержав победу над аррасскими ткачами, ткачи Брюсселя стяжали самую громкую славу в христианском мире. Именно им доверил Рафаэль исполнение своей серии «Деяния апостолов». Барент ван Орлей, которого художник из Урбино уполномочил наблюдать за этими работами, впоследствии сам проявил себя как автор талантливых картонов «Охота Максимилиана» и «История Авраама». Рафаэль своими картонами разрушил все привычные представления об этом жанре, подчеркнув сюжет в ущерб декоративному элементу, который он оттеснил на второй план. Его предшественники разрабатывали сюжет всегда в чисто декоративном плане. Со времени Рафаэля сюжет стал повествовательным, как во фреске. Новшество было, пожалуй, не слишком удачным, но престиж Санти был так велик, что оно привилось. Барент ван Орлей был не единственным, кто последовал его примеру. Рубенс пошел еще дальше — оставаясь повествовательным по примеру Рафаэля, он еще свободней использовал движение. В целом серия получилась довольно хаотичной, соотношение между отдельными картонами довольно слабо соблюдено, но Рубенсу важно не это — главное, он утвердил свою манеру в той области искусства, в которой до сих пор не пробовал свои силы, то есть одержал еще одну победу. И ткачи Брюсселя воплотят эту серию в своих коврах искусным сочетанием шерстяных и шелковых, золотых и серебряных нитей…
Мастерская работает на полную мощность, деньги стекаются со всех сторон. Рубенс нуждается в них, чтобы завершить устройство своего роскошного жилья. Стены возведены, можно приступать к внутреннему убранству. Мраморные камины, тисненая кожа, люстры, ковры, резная мебель — все должно способствовать впечатлению величия и процветания.
Нет никаких сомнений, дом Рубенса — самый красивый в Антверпене. Только жилище его друга Балтазара Моретуса может состязаться с ним. С 1610 года Балтазар стал главой знаменитого издательства. В нем, словно, возродился дух его деда, старика Плантена. Подобно деду, Балтазар любит собирать вокруг себя ученых и художников. Рубенс напишет для него целую серию портретов: Плантен с женой Жанной Ривьер, «матушкой Йоханной», как ласково звал ее «главный печатник» [130]; Ян Моретус с женой Мартиной; родители Яна: Якоб Муренторф и его жена Адриенна Грасс; ученый-гуманист Юст Липсий; эллинист и латинист, теолог Пантинус; ученый-географ Абрахам Ортелиус [131]и испанский теолог Монтанус. Все эти люди так или иначе содействовали славе типографии и своей преданной дружбой оправдали стихи Плантена:
У Моретуса, человека тонкого и культурного, несколько старомодные вкусы. Он проявил это, когда стал расширять свое почтенное жилище. У Рубенса вкусы более современные. Не ограничиваясь тем, что он поставляет своему другу рисунки, он изменил самый стиль изданий. Строгая форма изданий XVI века нарушена во имя размаха барокко, зачастую весьма помпезного. Подчиняясь тому, кого он прозвал «наш Апеллес», Моретус в области эстетической полностью доверяет своему блестящему сотруднику. Когда нужно решить какой-нибудь спорный вопрос, он охотно прибегает к его авторитету.