Рубенс

Герцог де Гиз и дон Фабрико де Толедо (генерал-лейтенант океанического флота) объединили усилия против общего врага — Англии. «Не могу поверить, — писал Рубенс, — что французский король бросит голландцев; не доверяя испанцам, он, вероятнее всего, будет продолжать оказывать тем поддержку. Если только я не ошибаюсь, Франция и Англия легко найдут общий язык, как только падет Лa-Рошель, а их взаимная дружба и согласие вновь обретут былую прочность, а может быть, и превзойдут ее».300 Что ж, франко-английское соглашение в итоге не привело к ощутимым результатам, хотя Ришелье задействовал все возможные силы для его заключения, вставляя тем самым палки в колеса самому Рубенсу, добивавшемуся заключения совсем другого альянса.

Разумеется, обмениваясь письмами с Дюпюи и откровенно делясь с ним новостями о посетивших его послах, о морских и приграничных стычках бельгийцев с голландцами, о строительстве Марианнского канала (первоначально именовавшегося каналом Эухении), связавшего Рейн с Маасом, Рубенс ни словом не обмолвился своему корреспонденту о собственных контактах с англичанами. Напротив, он всячески подчеркивал вероятность заключения франко-английского альянса, направленного против Испании, и жаловался Дюпюи на англичан, — точно так же, как он негодовал на французов в письмах к Оливаресу.

И, поскольку все-таки то была переписка эрудита и королевского библиотекаря, ее участники не могли не позволить себе некоторых чисто теоретических отступлений. Рубенс по памяти описывал произведения древнеримской живописи, которые наблюдал в садах Вителлия,301 рассуждал об античных образцах супружеской любви, самым ярким примером которой считал союз Орфея и Эвридики, горевал по поводу распыления коллекций мантуанского герцога, когда-то находившихся на его попечении,302 наконец, делился личными воспоминаниями о прежних своих покровителях, семействе Гонзага: «Своим расточительством и мотовством герцог Винченцо с сыновьями пустили на ветер имущество своих подданных, которых всегда облагали самыми тяжкими повинностями».303

О живописи если и говорилось, то мимоходом. Рубенс еще не расстался с идеей написать серию картин для галереи Генриха IV. С этой целью он с завидным постоянством слал послание за посланием аббату де Сент-Амбруазу, который исполнял при Марии Медичи роль советника по вопросам искусства. С каждой подвернувшейся оказией художник передавал французу очередной поклон. 27 января 1628 года он сообщил, что приступил к работе над эскизами.304 Правда, дальше дело так и не пошло: и то сказать, «зимой краски сохнут чрезвычайно медленно».305 Реже стал и обмен письмами с Пейреском. Гуманист окончательно перебрался в Прованс, а потому больше не мог служить информатором о столичных новостях. Тем не менее Рубенс продолжал держать его в курсе своих научных изысканий, которыми занимался в минуты досуга, а также пообещал другу выслать автопортрет.

Мадрид

Итак, 29 августа 1628 года он тронулся в путь. В Испанию с важным поручением ехал весьма искушенный в политике человек, скорее дипломат, чем художник (хоть и прихвативший с собой на всякий случай несколько картин). Путешествие к полуострову совершалось форсированным маршем и в полном секрете. Он не остановился в Париже, не заглянул к своему другу Пейреску, хотя проезжал югом Франции. Единственный раз он на два дня задержался в пути, чтобы взглянуть на осаду Лa-Рошели. 15 сентября он уже въезжал в Мадрид.

В тесном мирке дипломатов его приезд произвел бурю. Слухи об активной политической деятельности художника докатились до испанской столицы, в том числе до папского нунция Джованни Баттисты Памфили, который поспешил доложить начальству: «Говорят, этот большой друг Бекингема привез предложение о соглашении между двумя коронами».306

Рубенс передал привезенные документы, а также показал Филиппу IV свои полотна, не вызвавшие у последнего особенного восторга. 28 сентября состоялось заседание государственного совета, на котором предстояло обсудить, следует ли давать дальнейший ход переговорам с Жербье. Ожидали прибытия английского представителя сэра Ричарда Коттингтона.

Но он так и не приехал. В Англии начались серьезные внутренние волнения. 23 августа в Портсмуте некий пуританин напал на Бекингема с кинжалом. В Мадриде эту новость узнали лишь в октябре, спустя два месяца после происшествия. Сохранилось письмо, датированное 5 октября 1628 года и приписываемое Рубенсу, в котором художник, обращаясь к лорду Карлайлу, сокрушается по поводу «внезапного бедствия, вызванного кончиной господина герцога Бекингема, резко прервавшего ход нашего дела в тот самый момент, когда все складывалось самым наилучшим образом и вело к скорейшему достижению нашей цели […]. Я нахожусь почти на грани отчаяния в связи с утратой столь достойного сеньора, приходившегося мне личным другом, и скорблю об уроне нашему общему благу, которому он с искренностью служил».307