Рубенс

В самом начале его лондонской миссии дело казалось безнадежным. Карл не желал идти на уступки ни в вопросе Пфальца, ни по поводу договора с французами. Самое большее, что удалось из него выбить по первому пункту, заключалось в его согласии удовлетвориться выводом испанского гарнизона с территории, принадлежавшей его германскому зятю. Но подобное решение, хоть и касающееся войска одного Филиппа IV, требовало одобрения императора и герцога Баварского. Одним словом, начиналось все столь неудачно, что в первом же письме к Оливаресу Рубенс не скрывал отчаяния: «Я также написал Ее Светлейшеству инфанте, умоляя позволить мне вернуться домой. Затянувшаяся осада Хертогенбоса, вынуждающая обе стороны к полной неопределенности, не говоря уже о грустном состоянии дел здесь, не позволяет мне надеяться на сколько-нибудь заметный успех».325 Как мы знаем, Изабелла не снабдила его средствами для передачи герцогу Субизу, который собирался на эти деньги поддерживать мятеж французских гугенотов, и теперь герцог донимал художника жалобами, вынуждая того обращаться за помощью к Оливаресу. (Перемирие, заключенное Ришелье с гугенотами и отказ Субиза от дальнейшей борьбы вскоре освободили Рубенса от этой части задания.326) Создавалось впечатление, что англичане, не исключая и Карла I, ощущали некую зависимость от французов, которые все обещали вот-вот прислать в Лондон своего представителя. С другой стороны, на них наседали голландцы, требовавшие исполнения условий союзнического договора 1625 года, а именно финансовой поддержки, пропорциональной их участию в войне против Нидерландов. Выигрывая время, Карл I направил к ним эмиссара. Тогда же выступил посланец Пьемонта, заявивший, что урегулированием отношений между Испанией и Англией надлежит заниматься его властителю и никому иному. При таком раскладе Рубенс автоматически выбывал из игры. Наконец, до Лондона добрался французский посланник, наделенный всеми необходимыми полномочиями для заключения оборонительно-наступательного альянса с Англией и щедрый на обещания Карлу I отвоевать дорогой его сердцу Пфальц. «Его [посланника] прием прошел столь вяло, а церемония оказалась такой жалкой, что почти все кареты, посланные ему навстречу, оказались пустыми, хотя их всего-то насчитывалось не больше 20»,327 — пытался утешиться Рубенс, но все же не смог сдержать горечи: «Если б у меня в кармане лежало разрешение предложить те же самые уступки, я мог бы расстроить мир между Англией и Францией за 24 часа, невзирая ни на французского посланника, ни на все остальные группировки. Король Англии собственной персоной заявил мне, что ответственность за этот мирный договор с французами лежит на нас, потому что мы не решились дать ему шанс и заключить соглашение, которое не оскорбляло бы ни его веру, ни его совесть, ни его честь».328

Ришелье, верный своей тактике чаще трясти мошной, чем потрясать оружием, с легкостью переманил на свою сторону английскую знать. Для этого всего-то и понадобилось, что оплатить тот роскошный образ жизни, который последняя успела полюбить. «И государственные, и личные интересы здесь просто покупаются и продаются. Мне известно из надежного источника, что кардинал Ришелье ведет себя более чем щедро, а опыта в привлечении сторонников таким способом ему не занимать. Обо всем этом Ваше Превосходительство узнает из прилагаемого к сему доклада»,329 — рапортовал Рубенс Оливаресу, возможно, не без надежды, что тот догадается, в свою очередь, воспользоваться столь хитроумным дипломатическим приемом.

Но испанец не желал вникать ни в тонкие намеки, ни в срочный характер проблемы. Тогда Рубенс попытался своими силами воспрепятствовать проискам французов. Карла I требовалось во что бы то ни стало втянуть как можно глубже в переговоры с Испанией, и Рубенс пошел на следующую хитрость. Сетуя на слабую память, он попросил короля Англии изложить в письменной форме те уступки, на которые он соглашался во время устных бесед. Рискуя испортить отношения с Высшим советом, Карл I тем не менее принял это условие.