Рубенс

Он сильно изменился. Как показал его решительный визит к Иоахими, не исключено, что недавние успехи на дипломатическом поприще действительно слегка вскружили ему голову. Признательность английского и испанского королей, доверие Изабеллы вселили в него смелость и даже, пожалуй, дерзость. К его расчетам примешивалась изрядная доля застарелой неприязни к Ришелье, который не только заморозил заказ на галерею Генриха IV, не только всячески препятствовал его посольской миссии в Лондоне, но и сорвал сближение с Гаагой. Рубенс хорошо знал о воинственном настрое Гастона Орлеанского, укрывшегося во Франш-Конте (им владела Испания, которую герцог надеялся вовлечь в драку на своей стороне). Пока же он собирал войско, во главе которого намеревался двинуться на Париж и отобрать трон у своего брата Людовика XIII. Если с умом использовать распри, разъедающие Францию изнутри, рассуждал художник, то будет нетрудно нанести ей последний, сокрушительный удар, который непременно отразится и на зависящих от нее Соединенных Провинциях. Испания, разумеется, поддержит герцога Орлеанского и королеву-мать против Людовика XIII и Ришелье, поскольку это в ее интересах. 1 августа 1631 года он написал пространное письмо Оливаресу,352 в котором подробно изложил свой план. Этот документ по праву можно назвать самым интересным в дипломатической переписке Рубенса, потому что в нем наиболее ярко проявились и его виртуозная придворная ловкость, и его талант аналитика, и, наконец, эффективность работы его обширной агентурной сети.

Прежде всего он изложил факты. Мать короля Франции, она же мать королевы Испании и королевы Англии, находится во власти испанского короля. Ее поддерживает второй ее сын, Гастон Орлеанский, прямой наследник Людовика XIII, не имеющего своих детей. Поэтому поддержать королеву-мать и герцога Орлеанского значит встать на сторону будущего французского короля и, воспользовавшись стечением обстоятельств, заключить с Францией истинный мир. Здесь Рубенс позволил себе мстительно намекнуть на абсолютно бесперспективное соглашение, заключенное с Ришелье в 1627 году, единственным следствием которого стало то, что оно превратилось в серьезную помеху для мирного договора с Англией, подписанного в основном благодаря его, Рубенса, усилиям. Он смело обращался к примерам из прошлого, если требовалось подчеркнуть свои заслуги, и не менее решительно переходил к заклинанию призраков былого: поддержка французских мятежников не обернулась бы таким поражением, не вздумай Филипп II оказать содействие Лиге. У Марии Медичи и Гастона и в самом деле имелось во Франции немало сторонников. Рубенс, проявляя исключительную осведомленность, перечислял всех французских герцогов, которые держали сторону мятежников. Сюда же он относил могущественного герцога Фридландского (Валленштейна) и нескольких немецких князей, подчеркивая тем самым причастность к делу самого императора (кстати сказать, одного из Габсбургов). Отметил он также, что его друг Жербье, посланник Карла I в Брюсселе, отозвался об этом плане весьма благосклонно. Не забыл он и успокоить религиозные чувства испанцев, крайне щепетильных в вопросах веры, оговорив, что Мария Медичи не станет обращаться за помощью к гугенотам. Он ловко использовал всем известную манию величия, обуревавшую Оливареса (было время, когда граф-герцог строил планы вторжения в Англию); польстил ему лично, превознося его «природное благородство, толкающее его на великие дела». Заодно похвалил и Филиппа IV — «величайшего монарха мира», который никогда не упускает возможности поддержать своим авторитетом ни одно праведное дело. Наконец, он предостерег испанского премьер-министра против двуличия Ришелье, «который всегда стремился уничтожить Испанию», и припугнул теми выгодами, которые могут извлечь из создавшегося положения Соединенные Провинции, если догадаются примкнуть к королеве-матери и Гастону. Что касается последних, то со столь многочисленными и доблестными соратниками их победа предрешена. В заключение он добавил, что Марии Медичи и ее сыну придется выделить 300 тысяч экю — испанцы рассчитывали обойтись вдесятеро меньшей суммой, — справедливо заметив, что великие дела требуют крупных затрат. Речь Рубенса в защиту французских мятежников блистала яркой убедительностью. Она не произвела ровно никакого эффекта.