Рубеж

Больно ударившись, Сале упала на колени. Ладони тесно сжали виски, гася намек на возможное беспамятство. Не молотобойцы – Инар-Громовик ударил в своды черепа молнией о семи зубцах. Боль хриплыми раскатами, желваками на скулах пытуемого перекатывалась внутри; зажмуриться удалось легко, а вот заставить свинцовые веки разойтись, выпустить на волю узника-взгляд…

«Я седая, – подумалось мимоходом. – Проклятье, я, наверное, совсем седая!..»

Однажды женщина видела, как поражает человека колдовская проказа, сжирая плоть за считаные минуты. Сейчас вокруг творилось нечто подобное: жадно чавкая, мокрые губы трясины всасывали паркет, дальняя стена грузно вспучилась боком холма, сплошь поросшего терновником для каторжных венцов и ядовитым олеандром… кора деревьев складками покрывала стены тут и там, раскидывая верхнюю галерею кроной леса, где иволгами в сетях запутались призраки замка, беззвучно разевая рты…

По топкой грязи, в угол, где еще сопротивлялся превращению черно-красный ковер, покатилось нагое тело, изрыгая ругательства, более приставшие скорей тертому есаулу, нежели юной девице.

Лопнувшие «уздечки» на глазах становились плетями вьюнков с сочными, ярко-белыми цветами – бессильными помешать, задержать…

– Погань!.. ах, погань! Стой!

Вскочив на ноги, панна сотникова в три движения оборвала с себя растения. Миг – и легкая шабля перекочевала из коврового ворса в ладонь бывшей пленницы. Сале вдруг увидела лицо девушки; коротко, мимолетно, но с предельной отчетливостью. «Мы похожи! – зарницей полыхнуло на самой окраине сознания. – Мы похожи, мы обе некрасивы, просто она моложе, моложе… мы обижены доле и сунулись сгоряча в чужие игры, надеясь не обжечься… мы… мы обе…»

– Шалишь, девка! Брось шаблю! Брось, говорю!

Вместо ответа нагая смерть кинулась на пана Станислава.

Зарычав, подобно хищному зверю, Мацапура подхватил с пола ребенка и легко сунул себе под мышку, как бездушный сверток. Фамильная шабля Мацапур-Коложанских с визгом вырвалась на свободу из теснины ножен – и два клинка заплясали, завертелись в неистовой пляске, вторя обрадовавшемуся бурану. Нет, не бурану! – дождь, осенний ливень наотмашь хлестал с потолка, ставшего небом, разорванной дерюгой над головами; молнии скрещивались, отлетали, исходя лязгом, молнии искали поживы, теплого тела человеческого… молнии, ливень, нелепый бой в Порубежье…

Беспомощная, Сале Кеваль смотрела, как веселый Стась убивает панну сотникову. Девица, верно, полагала себя славной рубакой и имела к этому изрядные основания, подкрепленные страшной, запредельной яростью; но вот уже кровавый поцелуй оставил метку на ее плече, вот спустился ниже, алыми губами ткнувшись в бедро… Пан Станислав рубился холодно, расчетливо, вкладывая в удары всю свою неподточенную годами силу, и малый груз «чортового семени» нимало не отягощал зацного и моцного пана. Выбрать момент и метнуть клин?.. нет, опасно. Можно угодить в ребенка, своими руками разорвав пропуск на благополучный переход! Впервые Сале не знала, что делать. Впервые она оказалась в роли стороннего наблюдателя, не способного вмешаться; а вокруг властно царило Порубежье, довершая превращение.

Ливень.

Грязь, грязь…

С легкостью, удивительной для его грузного тела, пан Станислав вдруг присел раскорякой, пропуская над головой обиженный посвист шабли, вкусившей некогда смертный грех отцеубийства. Ответный выпад не заставил себя ждать. Лезвие фамильного оружия наскоро обласкало узкую девичью лодыжку на ладонь выше пятки… еле слышный стон – и панна сотникова боком валится в липкую жижу.

С подрезанными сухожилиями не попляшешь.

Сале все-таки метнула клин. В схватке неожиданно возникла крохотная, почти неуловимая пауза, веселый Стась оказался к женщине спиной, вполоборота, и Сале рискнула. Оказалось: зря. Все зря. Было глупо недооценивать Мацапуру-Коложанского, тщетно надеясь, что в горячке боя он забудет о зрителях. Острие клина лишь разорвало рукав панского кунтуша, зато ответный взгляд чернокнижника ясно дал понять женщине: ее намерения были разгаданы еще задолго до начала обряда.

Оставалось лишь поблагодарить маленького ублюдка за освобождение намеченной жертвы, а жертву – за превращение в сумасшедшего мстителя.

Иначе лежать Сале Кеваль, прозванной Куколкой, со всеми ее потугами на удар в спину…

– А, курва! Н-на!

В последний момент девица все-таки исхитрилась откатиться в сторону. Камень, ребристый валун, до половины погрузившийся в грязь, грудью встретил смертоносную шаблю, искренне предложив Мацапурам-Коложанским с этого часа подыскивать себе новое фамильное оружие.

От старого осталась лишь рукоять да еще обломок клинка длиной в локоть, не больше.

– Что здесь творится, Проводник?!

Дикое, суматошное эхо раскатилось окрест.

Сале повернула голову.

Там, где раньше горел камин и мучился на кресте голый человек вверх ногами, теперь лежали поваленные столбы. Скрученная, разорванная местами проволока с репьями; опоры, рухнув, собственной тяжестью вдавили ограждение в трясину… пролом зиял в ограде Рубежа.

Рукотворный пролом.

Неподалеку ждал ответа свет в мирских одеждах.