Рубеж

Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио — тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон.

Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать.

Сокровище, понимаешь…

— Себе! — женщина сорвала горло, перекрикивая вьюгу. — Себе оставь! Герой кивнул. Сплюнув через губу замысловатое ругательство (странно… раньше за ним вроде бы не водилось!..), Рио растянул цепочку, которая, словно живая, удлинилась под напором его пальцев; прикинул на глазок — и решительно сунул голову в образовавшуюся петлю. Миг, и медальон уже постукивает о зерцало доспеха.

— Батька!.. батька, лети!.. лети… Портьера надежно закутала крик.

Кони рванули с места, и за спинами беглецов злобно громыхнул засов.

«Чумака… жалко чумака, — верхним чутьем уловила женщина обрывок мысли Консула. — Замордуют ведь парня…»

Сале тесней прижала к себе сверток с ребенком.

Ей не было жалко чумака-предателя, в беспамятстве валявшегося во флигельке, под присмотром краденой невесты.

Ей никого не было жалко; даже себя.

…эту скачку сквозь метель и выстрелы Сале запомнит навсегда.

Кобыла неслась стремглав, дробно стуча копытами, все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле, не выронить ношу и не потерять во мгле спину скачущего впереди Рио. Кое-где в снежной круговерти, красноватыми очами чудовища, светились оконца редких хат; дважды кони прыгали через украшенные горшками плетни, расплескивая черепки звонкими ударами копыт, — дыхание перехватывало, а отдышаться не было ни сил, ни времени. Потом бешеным метеором дико вырвалось из тьмы оскаленное лицо Консула. Локоны на висках Юдки висели двумя рыжими сосульками; глаза, и без того выпуклые, сейчас чуть ли не вылезали из орбит. «За мной!..» — Сале так и не поняла: почудился ли ей страшный шепот, или это и впрямь было на самом деле.

Чужая рука дернула поводья кобылки, разрывая лошади рот удилами, а сбоку из хаты выбегал сердюк-квартирант в подштанниках и кожухе нараспашку, паля в метель из двух пистолей. Ребенок на руках притих, сжался в теплый, просто горячий комок; Сале казалось, что она везет собственное, вырванное из груди сердце.

Сердце, которого у нее давно не было.

Земля билась и грохотала где-то далеко внизу, раскалываясь кувшином под копытом; «Так гибнут Сосуды!.. так гибнут…» — додумать не удалось. На ворот полушубка налип целый сугроб, вынуждая горбиться, стекая за ворот ледяными струйками, а скачка все длилась, и метель длилась, и бегство, и безумие, и ждал вдалеке замок, ждал веселый Стась, ждал обозленный молчанием Самаэль, Ангел Силы, не способный ничем помочь здесь, в скачке и метели…

Все было именно так.

Все было.

Ветер косым ударом крыла распорол пелену впереди и слева.

Сперва Сале почудилось, что она прихотью судьбы оказалась во главе кавалькады, что это на нее вылетает из крутящегося снега громада чубатого всадника без шапки, взмахивая кривой шаблей.

Откуда-то сбоку вывернулся один из сердюков сопровождения, срывая с плеча рушницу.

Выстрел оглушил женщину, но чубатый исчез, пропал во вьюге, а вместо него явилась запряженная парой бричка. Легкая бричка, какие Сале уже видела здесь, — пан Станислав и местные звали их «чортопхайками». Кони захрапели, вьюном разворачивая чортопхайку на месте, и с зада брички ощетинились в снежный морок зрачки сдвоенных гаковниц, готовясь в любую секунду заплевать весь мир рубленой картечью.

«Сворачивай!.. сворачивай, пани!..» — зашипело, забулькало у самого уха; кобыла зашлась истошным ржанием, успев свернуть в проулок за миг до того, как грохнул залп.

Сердце Сале оборвалось в свистящую пропасть, бездну в глубине, в ту самую, где пряталась до поры прежняя, настоящая Сале Кеваль, — и ноздреватый сугроб принял женщину с ребенком в себя. Рядом билась в агонии несчастная лошадь, а у плетня герой Рио силой вынуждал своего жеребца удержаться на ногах — его конь, видимо, был ранен. Из-за ближайшего хлева, примыкающего к рубленой хате в три наката, взвился гортанный зов, но ветер скомкал его в горсти, расплескал, раскидал по округе.

Все было именно так.

Все было.

И, поднимаясь на ноги, тесно прижимая к себе раскаленный комок. Сале Кеваль поняла: не уйти.

Даже если жеребец Рио продержится в скачке, а ее с ребенком кто-нибудь возьмет к себе в седло — не уйти.

Решение пришло само.

— За хлев! — крикнула женщина, надеясь, что ее услышат те, кому этот крик предназначался. — Прячьтесь за хлев!..

Спустя мгновение, расхристанная, простоволосая, с ребенком на руках, она уже бежала навстречу преследователям.

Чортопхаек оказалось две, и передняя ее едва не задавила.

— Панове! Панове черкасы!

Кони с ржанием заплясали на месте, сдерживаемые умелой рукой, и Женщина увидела всадников — двух? трех?.. — что скакали следом.