Рубеж

В двери пришлось сильно пригнуться. Низкие тут делают проемы, с непривычки можно голову снести. И потолки низкие — тепло, что ли, хранят? Неудивительно, при такой-то погоде!..

— Здоровеньки булы, панове, плакала за вами паля, да, видно, подождать ей придется!

В темном углу на цепях висел тусклый зеленоватый светильник. В нашу с надворным сотником сторону обратились три лица: одно маленькое, темное, со всех сторон обернутое золотом — с картины; другое — тяжелое и постаревшее, знакомое лицо бравого сотника Логина. Третье — румяное, простоватое, в улыбчивых морщинках — пасичник Рудый Панько. Больше в комнате никого не было.

— То садитесь, панове, беседа долгая будет, непростая беседа… Пока я тупо соображал, чего старикашка хочет, пан Юдка ногой отодвинул от стола чурбачок — и неуклюже, боком, уселся. Похоже, он знал, чего от нас хотят. И намерен был всерьез торговаться.

Руки мои постепенно возвращались к жизни — и так болезненно, что временами я пропускал мимо ушей целые фразы такой важной, такой судьбоносной беседы. Впрочем, странный разговор моего присутствия как бы и не требовал, более того — чем дальше, тем настойчивее мне казалось, что разговора на самом деле два. Первый — явственный, неторопливый, слышимый для всех четверых. Второй — потайной, невидимая струнка, натянувшаяся между улыбчивым дедом и хищным, подобравшимся Юдкой. А мы с Логином сидим, как два болвана, — и сотник, кажется, тоже учуял неладное, нахмурился, казалось, еще секунда — и велит тащить нас на площадь, чтобы среди глухой ночи довершить начатое дело.

Но хитрый Панько прекрасно, по-видимому, чувствовал пределы допустимого; Логин готов был взорваться, когда второй разговор, тайный, смолк, и я с удивлением спросил себя: а не померещилось ли?

— То, панове, договориться-то мы договоримся… — Юдка аккуратно расправил грязную, поистрепавшуюся в переделках бороду. — Будет виза, пане сотнику; а уж панночка Яринка и на той стороне не пропала — верьте, не пропала, такая панночка, даром что молоденька, ни в пекле не пропадет, ни в раю с пистолей не расстанется. Будет виза; только, прошу пана, сотню с собой не брать — не пропустят… э-э-э… те хлопцы не пропустят, которые Рубеж стерегут.

— Много их? — сквозь зубы поинтересовался сотник.

— Прошу пана?

— Много тех хлопцев? А може, и не надо твоей жидовской визы, а просто наших хлопцев взять да и…

Юдка замахал руками — вернее, попытался замахать, но руки у него, как и у меня, слушались неважно.

— Та что вы, пане сотнику! То такие хлопцы, что с ними не шаблей воевать!.. Нет, пане сотнику, давайте так уговоримся: хочете панночку выручать — будете слушать, что Юдка присоветует. Черкасами командовать — то панское дело, а вот через Рубеж идти…

Перед моими глазами на секунду помутилось, лица собеседников расплылись. Накатила горячая волна — через Рубеж идти! Вернуться! Вернуться домой, в мир понятный и простой, туда, где я потерял все, что имел, и приобрел нечто, совсем, как оказалось, ненужное. Вернуться туда, а здесь оставить мертвых к'Рамоля и Хостика.

Вернуться!

— …Добре, добре, мой зацный пан, полсотни, може, и пропустят… А лучше десяток. Та и с кем пан сотник там воевать собирается? Народец мирный, незлобивый. А одного пана Мацапуру злапать-повязать — ведь десятка Черкасов хватит?

Юдка говорил совершенно искренне — но даже я, далекий от местных представлений о чести, понял, что он издевается. Сотник Логин задышав тяжело, будто бык на корове:

— Ты, заризяка, болтай-болтай, а меру знай! Али забыл, как пали встромляют?

Юдкины глаза на мгновение сузились. Он не забыл.

— Да, и еще, моцный пане сотнику… Я-то визу выправлю, только как бы зацный пан, моей добростью воспользовавшись, не содрал бы тут же шкуру с бедного Юдки? Логин сверкнул глазами — точно, пан сотник именно так и собирался поступить. С незначительными вариациями — ну там содранная шкура, осиновый кол, вспоротый живот…

— Так вот, пане сотнику, нехорошо это. Потому как Юдка, себя не жалея, дочку вам возвращает…

Юдка забыл уточнить, каким образом сотникова дочка попала в беду!

— Давайте так договоримся: Юдка визу выправит, а зацный пан поклянется перед иконою, что Юдку, живого и невредимого, на ту сторону возьмет. Там и сочтемся.

Сотник подумал. Морщины на его необъятном лбу понемногу разглаживались:

— Ты, душегуб, так и так с нами пойдешь! А то чорты знают, куда заведешь нас. Вот если правильно заведешь да Яринку там отыщешь — тогда поговорим… мое слово — железо…

— Пусть так, пане, — неожиданно легко согласился Юдка. — Вместе стало быть, и пойдем. Я визу справлю, через Рубеж проведу, пан Рио нас поведет в том Сосуде… по тем землям, стало быть, по пеклу, — бывший надворный сотник усмехнулся. — По рукам?

Сотник, помолчав, кивнул.

— От и добренько! — радостно задребезжал Рудый Панько. — Вишь, пане сотнику, не зря ты старого пасичника послушал, ох не зря, еще внучков тетешкать будешь… Натетешкаешься вдосталь, — и, без всякого перехода забормотал под нос не то стишок, не то песенку: