Рубеж

А может, и нет! Не зря глаза прячут. Не зря Зиновия-гетьмана поминают! И Окно. Совсем рядом Окно! И второе, что в тот химерный Катеринослав ведет, тоже, говорят, совсем близко, полчаса всего ехать. А земля там пусть не своя, но и не чужая. Стражи у Ворот опять же нет. Вот оно, спасение! Гаркнет он сейчас, махнет «ордынкой», уведет Черкасов дальше — и прости-прощай белый свет! Что дороже ему — жизнь Яринкина или его хлопцы? Трудно было даже во сне о таком думать. А наяву? И почудилось сотнику, что вновь стоит он перед желтоглазым филином-ампиратором. Дымится люлька, клубы сизые под потолком высоким тают. Веди, пан Загаржецкий, своих хлопцев на смерть! И дочка цела будет, и, глядишь, ещё одну железку к ферязи привинтят, не поскупятся! Эх, Яринка!

Сцепил зубы пан Логин. Глаза на миг закрыл. Прости, дочка!

— Вот чего, панове черкасы, товарищи войсковые! Прежде чем решать будете, узнать вы должны. Тот шлях, на котором стоим, — не шлях вовсе. И горы — не горы…

Юдка Душегубец

Вэй, ну и дела! Эх, яблочко, куда ж ты катишься?

— Эй, морок! Здесь ты?

Здесь!

Или ростом выше стал? Или темнее? Да, набирает силы!

— Радуешься, Иегуда бен-Иосиф? Не знаю, как я, а он уж точно не рад!

— Когда будешь уезжать с этими разбойниками, оставь медальон сотнику Логину. Мой сын не услышит меня из другого Сосуда.

— А если и сам пан Загаржецкий с теми разбойниками уедет? — усмехнулся я. — Слыхал ведь, что он черкасам своим говорил? Понял наконец, что нет с Околицы пути к пану Мацапуре!

— Путь есть. Скоро будет нужное Окно. Ты бы мог сказать ему об этом. Не было в его голосе надежды. Сообразил уже — не скажу. На миг мне даже жалко его стало.

— Они все могут сейчас уйти, каф-Малах. Уйти — и спастись. Я не могу помешать этому — да и не стану. Если это нарушение заклятия, то, считай, повезло тебе, а не мне.

Я оглянулся. Не спят черкасы, кружком собрались. В центре — Бульбенко, рядом с ним — Свербигуз. И пан Кныш тут же. Разговаривают!

Знаю, знаю, о чем! А около пана Логина всего-то и остались, что есаул да еще четверо. Негусто!

— Ты не нарушишь заклятия, бен-Иосиф. Не нарушишь, потому что не ты милуешь их. Но ты, кажется, доволен? Чем? Доволен?

— Может быть, тем, каф-Малах, что есть Сосуд, где «жид» стало бранным словом. И что мне не придется больше убивать. Может быть.

— Ты разве не поедешь с ними?

Я усмехнулся. А славно было бы! Прямиком к пану Жаботинскому.

— Нет, каф-Малах, не поеду. Ты забыл о заклятии. Поеду — значит отпущу пана Логина. Страшное дело — быть Заклятым! И кроме того… Ты бы сам хотел очутиться в том Сосуде?

Подумал. Черной головой покачал.

— И я тоже. А мне, глупому жиду…

Внезапно я рассмеялся. Прав пан Харьковский, темный я еще. Как бишь он говорил? «Продукт кагально-раввинатного воспитания»? Вот уж точно, продукт!

— Мне, глупому еврею, казалось, что я родился в слишком жестокий век. Вэй, да то, что я видел, это еще даже не цветочки!

…И верить не хочется. Десять миллионов на войне положить! Десять миллионов! А дымы ядовитые? А повозки крылатые, с которых бомбы бросают?

Но все-таки для них я не «пархатый жид», а «товарищ Уманский»!

— Так что сиди в своем медальоне, морок. Связало нас с тобою ниточкой. Прочной — не порвать!

— Значит, ты твердо решил, товарищ Уманский?

— Решил, панове… товарищи. Решил. Остаюсь. Переглянулись. Пан Кныш на пана Харьковского поглядел. Тот лохматого в шляпе.

— Ну, тогда будет тебе, товарищ Уманский, другое задание…

Логин Загаржецкий, сотник валковский

Тайно ушли — пока спал. И ведь не хотел спать, горелкой той мутной глаза протирал, а все равно — сморило. А как открыл глаза… Эх, лучше бы и не открывал!

— Так что четверо нас, пане сотнику. Вы, да я, да Гром с Забрехой.

— Вижу, Ондрий, вижу…

Ушли!

И хоть сам отпустил, сам путь указал, а все равно — тошно. Выходит, перевелись черкасы. Как ни крути, а бросили! И его, и хлопцев. И где? Посреди Бездны клятой!

— Чортопхайку нам оставили. С кулеметом. Она у них тачанкой зовется.

— То пусть зовется…

Даже на кулемет глядеть не стал. Добре, конечно, что махинию эту подарили. Самая сладость из такой Мацапуре — да промеж глаз. И тачанка добрая: ход легкий, и ехать, ежели не врут, мягко. А все одно…

— А что же вы, хлопцы? Или не захотели землю панскую делить? Сказал — и пожалел тут же. Ведь не бросили — остались!

— Да чего уж там, пан Логин! Вместе жили, вместе и помирать будем. Невесело, видать, пану есаулу. И Забреха хмурится. Один Гром рад. Эге, да у него никак бонбы новые! Ишь, весь кушак обвесил!

— Так что четверо нас, пане сотник, — вздохнул Шмалько-есаул. — Четверо — да вот…

Повернулся сотник — и рот раскрыл.

— Или не ожидали, пан Загаржецкий?

Юдка?

Юдка!

— Ах ты, жид проклятый!..

— Еврей.

Аж поперхнулся сотник. И не от слова — от взгляда. Плохо смотрел Иегуда бен-Иосиф.

— Еврей, пан Загаржецкий. Отныне и довеку. Хоть и недолго осталось. Ой, плохо же смотрел еврей Юдка!

— Ну ты чего? Чего смотришь?

Даже обернулся пан Логин. Не стоят ли за спиной дружки Юдкины? Нет, пусто… Фу, ты!