Рубеж

— Это не мои силы, — в низком голосе демона, которого Консул назвал каф-Малахом, лопнула перетянутая струна. — Это его силы.

Узкий подбородок судорожно дернулся, указывая на сына. А Сале Кеваль тем временем отчаянно пыталась вспомнить: кого называют каф-Малахами? кого?! Ведь она слышала это слово, слышала…

— Я же обещал, батька! Надо ее батьку сюда, надо тоже… — вопль Денницы был полон растерянности.

И еще — совсем человеческой, детской обиды.

— Обещал? Ты?

— Да!!!

— Если так, ты прав, сынок. Просто ты не понимаешь, чего это будет стоить тебе… нам обоим. Но я сделаю. Раз ты обещал — я сделаю. Раскройся!

Демон осторожно усадил ребенка на каменный пол, спиной к зубцам ограждения.

Глянул вверх, дернув тяжелыми веками.

«Так смотрят слепцы! — пронзила сердце иглой чудная мысль. — Или нет: так смотрят… насквозь!»

Сале ощутила, как воздух над площадкой донжона содрогнулся от дикого напряжения эфирных полей. И Денница вместе с так и не пришедшей в чувство Ириной вновь застыли — чтобы каф-Малах попросту исчез.

Совсем.

Без всякого сияния и грома небесного — соль, и та явственней растворяется в воде.

— Вы не знаете, кто таков есть каф-Малах, пани Сале? — с отменной вежливостью осведомился умник-Теодор.

Не спеша, однако, убирать за пояс пистоль в присутствии Консула.

— Каф-Малах? — насмешкой прозвучало от парапета. — Ой-вэй, хлоп-че, чему вас только по вашим бурсам православные меламеды учат?! Ну ежели попросту, для гоев необрезанных — так это такой себе маленький ангел-еретик!

— Сатана? — заинтересованно обернулся Теодор, блестя окулярами. ~ Люципер?

— Бес это! Чортяка! Тот, кто в скале сидит! Мамку спортил, братика спортил… мне жизнь спортил…

Бормотание Гриня-чумака мало кого заинтересовало. Жизнь ему спортили… а кому легко?

— Не кидался б ты, хлопче, такими Именами, — посоветовал Консул, обращаясь то ли к чумаку, то ли к бурсаку. Однако на вопрос так и не ответил. И тут Сале вспомнила! Ну конечно! Ангел Силы ведь говорил ей…

— Это блудный Малах, Теодор. Блудный ангел. Тот, кто отказался от Служения во имя Свободы. Тот, кто однажды преступил Запрет…

Договорить не удалось. Глубоко внизу, в замке, раздался оглушительный грохот, треск, и следом — частая, слитная дробь выстрелов.

Когда-то, будучи по делу в ином Сосуде, Сале уже слышала, как стреляет подобное оружие. Но… откуда?!

И почти сразу женщина увидела: юный Денница, ребенок, которого она искала-презирала-боготворила, тихо оседает боком на выглаженный камень плит.

Бледный, как смерть.

Логин Загаржецкий, сотник валковский

— Шмалько! Харя твоя непроспатая! Куды целишь?!

— Туды, пане сотник…

— Куды — туды? В божий свет?!

— Добро б в божий, пане сотник… Видали ж: один чортяка на земле, другой на небе! а рядом — и сказать боязно… Кинул Логин шаблю в ножны. Кого рубать? — не Ондрия ж, есаула верного.

— А рядом с небесным пекельником дочка моя сияет, Ярина Логиновна! Это тебе сказать боязно, харцызяка? В тридцать три тебя рассвятых апостола?!

— Да так-то оно так, пане сотник… а все думаю: не мара ли? Отвели нам ясны очи черти да жидовня!

Подошел сотник к есаулу, глядит: а у Шмалька глаз его карий слезой плывет. Не он ли малую Яринку на коленке катал, за ус сивый драть позволял? не он ли за панну сотникову сперва отчизну кинул, в пекло полез, а после боевых товарищей — и тех оставил?

Эх, пан Ондрий… пропадем мы тут, а все одно — вместе.

— Пошли, что ли?

— А то, пане сотнику… пошли. Только, не в обиду будь сказано: в какую сторону?

Петляла тропка под сапогами. Орали в кронах сосен дурные пичуги, изгалялись по-своему. Щебень мелкой осыпью тек впереди, шуршал змеюкой в осоке.

Била «ордынка» по бедру: что ж ты, хозяин? пить хочу!

Нечего ответить.

— Турчонка помнишь? — невпопад спросил Логин, глядя под ноги. Слышь, Ондрий: турчонок молоденький… под Хотином, в плавнях? Ты ему сперва ухо кромсал… помнишь?

Помолчал есаул.

Лоб наморщил.

— Не-а, — отозвался. Ну и ладно.

Хлопцы ждали близ дареной чортопхайки.

Гром-бонбарь все кулемет по лоснящемуся боку гладил, ну точь-в-точь хлопец у плетня — ядреную девку; Забреха же на дорогу как уставился — прикипел.

Не спросили: куда Юдка Душегубец делся?

Чего им спрашивать? — и пан сотник на шаблях не из последних, и Шмалько уж чего-чего, а из рушницы шмалять горазд… и выстрел все слышали.

Они не спросили, а Логин и рассказывать не решился. Байкой сочтут: примерзла рука у боевого черкаса, ан тут тебе и чортяки с ихними побрехеньками, и ангелы боженькины во облацех… и жид в небесах сгинул. Такие байки Рудому Паньку перед бабами складывать, а не сотнику валковскому.

— Зря вы, хлопцы, со мной остались! — само вырвалось у Логина; и не хотел, не думал, а сказалось в сердцах. — Надо было с нашими да с этими… у которых — декрет-универсал. Бились бы сейчас за счастье уж не помню кого… а так бьетесь — ровно мухи в склянице. Жужжим, да лбом в стенку — что крепче. Нет, правда: шли бы вы… может, догоните еще?

Дмитро Гром кулемет в последний раз огладил.

— А в рожу? — спросил.