Рубеж

Голос звучал растерянно, но в нем не было страха. Я улыбнулся, любуясь делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней…

— Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я — друг вашего жениха…

Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая.

— Вечер добрый, пан Юдка. А где Гринь? Я хочу к нему!..

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

— Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт! Этого хлопца она не знала. Маленький, ушастый, мохнатая шапка на нос налезла, шаблюка по снегу волочится. Ну и воин!

— Гвалт!

Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня заморила, думала, хоть в Валках спокойно…

— Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют! Ярина вначале не поняла — какого еще крамольника? Но тут же вспомнила.

Лекаришка!

— И где ж его бьют, хлопче?

За что, спрашивать не стала. Валковчане — народ справедливый. Коль бьют, так за дело.

Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся. — А у Павки Гончара! За углом, тут близко. Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а тут еще и гвалт!

— А без меня не разберетесь?

По довольному лицу недоростка поняла — не разберутся. Точнее, разберутся в лучшем виде — с паном Крамольником. — Ладно!

Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он •)— давным-давно Павло Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого —дудаки с добрый гарбуз. Уж если они бить начали!..

Толпа оказалась небольшой — всего с три десятка. И парни, и молодицы, и детишки. Стояли кружком — смотрели.

Было на что.

На снегу лежала попона — старая, в дырках; рядом валялись синие шаровары с кушаком в придачу и смушковая шапка. Хозяин всего этого добра находился здесь же — на попоне.

Без штанов.

В такой холодный вечер можно и замерзнуть, на попоне средь улицы лежа, а посему пана лекаря дружно грели.

В две руки.

Канчуками.

Добрыми кожаными канчуками.

Ярина невольно поежилась. Ох и славная вещь — кожаные канчуки! От одного свиста душа в пятки уходит!

— Двадцать пять! Двадцать шесть! — вопили в толпе. — Гуще! Гуще пригощай! По филеям его!

С попоны доносилось сдавленное подвывание. Голые ноги дергались в такт «угощению».

— Двадцать семь! Двадцать восемь!

Ярина почесала кончик носа. Важно пана лекаря лечат! Никакая застуда не возьмет! Вмешаться? Или обождать, пока до полсотни дойдет?

— Тридцать пять! Тридцать шесть!.. Гуще, гуще! Доброхотов услыхали. Поровшие — сам Павка Гочар и его сын — переглянулись; и над улицей пронесся дикий вопль.

— Тридцать семь! — подытожил кто-то. — А добре парят, аж завидно!

— Хватит! Хватит, говорю!

Ярина подъехала поближе, соскочила с коня. Ее узнали — парни поспешили снять шапки, и даже Павко Гончар остановил поднятую в полном размахе руку.

— И чего это вы, добрые люди, творите? Или порядка не знаете? Павко Гончар сплюнул, хотел ответить, но его опередили.

— А где ж такой порядок был, чтоб девок с пути сбивать?! Мало ему, сквернавцу-нехристю! Что смотрите, мужики? Поддайте ему, да так, чтоб навеки запомнил!

Толстая широкоплечая бабища — руки в боки, очипок на ухо съехал, — выступила вперед, сверкнула карими глазами-вишнями.

Так-так! Ярина невольно усмехнулась. Тетка Гончариха! Ну, сейчас будет!

— И ты, панна Ярина, рассуди! Доченька у нас одна, родимая, как яечко пасхальное! А он, нехристь поганый…

«Нехристь поганый» между тем, сообразив, что канчуки откладываются, встал на четвереньки, потянулся за штанами…

— А ну лежи! — тетка Гончариха грозно обернулась к бедолаге-Крамольнику, ткнула деревянным «котом» в бок. — Пока сотни горячих не получишь, не отпустим! Сначала — сотню горячих, а потом к попу, икону целовать!

Похоже, лекарь попался — завяз по самые уши. Ярина хотела переспросить, но не тут-то было.

— Рятуйте, люди добрые! Ох, рятуйте! И чего ж это он, нехристь, удумал-то? Ох, дитятко мое, дитятко! Ох, да чего ж теперь будет?

Из хаты выглянуло «дитятко» — рябая пышногрудая девка в кожухе поверх рубахи, заплаканная, с распухшими губами.

— Пошла в хату, бесстыдница, бессоромница! — грянула Гончариха. — На лавку ложись да юбку задирай — сама тебя сечь буду, сквернавку! Рук не пожалею! А устану, всех соседей позову!

«Дитятко» исчезло. Между тем упомянутые соседи в дюжину голосов принялись пояснять «панне сотниковой», как дело было. Застукали их, лекаря да девку, на сеновале, причем с первого же взгляда на рубаху Гончаровой дочки ясно стало, что опоздали…

Крамольник все же изловчился — натянул шаровары и попытался нырнуть в толпу. Но его схватили, толкнули обратно.

На пана лекаря было жалко смотреть. Ярина не выдержала — отвернулась. Польстился кот на сметану! И была б еще сметана добрая!..

— Вот что, Ярина Логиновна! — Павка Гончар снял шапку, с достоинством поклонился. — Сечь его, сквернавца, так и быть, не станем боле, а отпустить — не отпустим. Сперва к батюшке сведем, к отцу Нифонту, — окрестим бусурмана. А после пусть икону целует, что на моей Гапке женится. Вот Пост Великий пройдет, так на Красную Горку и окрутим. Пусть он, бес соромник, грех покрывает!

Девушка вздохнула. Оно и не поспоришь, в своем праве Гончар. Канчуки что, могли и за дубье взяться!