Рубеж веков

Не всё, но многое из этого знал последний нищий у ворот самой захудалой церкви в Девтере. Новости и слухи — это было то, чем жили многие жители города. Когда целыми днями жизнь заполнена беспросветной рутиной и тяжёлой работой, то сидя на пороге своего дома, глуша самое дешевое пойло (и хорошо, если есть медь на него), и общаясь со своими товарищами, можно многое узнать. Один — сам рыбак, или уже успел пообщаться с ними, купив пару свежих рыбин на ужин. Он видел или узнал о новых суднах, что вошли в одну из гаваней. Другой, грузчик, таскал под указанием гильдейского управляющего тюки, катил бочки, и услышал какие-то оброненные фразы матросами, гребцами, пассажирами, или самим хозяином, если он изволит остановиться и немного провести времени в этой портовой вони. У третьего жена работает поварихой в господском доме, «бери выше, этот тот, что на втором холме!», видела гостей. А её подружка, что подавала гостям полотенце, так вообще услышала интересные разговоры. У четвёртого, самого уважаемого, брат служит декархом виглов, и он по секрету шепнул кое-чего, чем он и поделился с товарищами, немного перебрав с выпивкой. Слухи и новости появлялись, разносясь по всему городу, кого-то радуя, кого-то огорчая, кого-то оставляя равнодушным. А кто-то просто откладывал в голове, с целью — а может когда-нибудь пригодится.

Теодор и Илия, оказавшиеся при тасовании подразделений в одном полулохе, сидели, привалившись к стене дома, подложив под себя свои свернутые эпилориконы, подкладкой наружу. Не вывернешь, загваздаешь их — так командир тебя потом прибьёт за такое растяпство.

В животе переваривался завтрак-аристон. И хоть Великий пост не касался тех, кто служит в армии, их почему-то продолжали кормить довольно скромно. Кормёжка значительно ухудшилась после зимы. Если первоначально им, простым солдатам, выдавали минимум по два фунта пшеничного хлеба, полфунта сухой крупы на кашу, фунт мяса, одну мину пива или малую меру вина в неделю, и хватало на завтрак и ужин, а порой могли и в полдень накормить, то сейчас это можно было лишь вспоминать. Фунт ячменного хлеба, вместо мяса — рыба, как правило в форме похлёбки с мукой (тогда могли хлеб не выдать), пива не видели давно, а вино было настолько разбавленным, что мало чем отличалось от воды. Конечно, для многих и это было совсем неплохо. Минимум половина их новых товарищей была вполне довольна.

— Вот ты посчитай, — говорил щербатый аркебузир по прозвищу Птох, — деньги дают: это раз, я на них худо-бедно, но свою с двумя малыми содержу. Одёжку нам дали. Тут один кафтан монет на 6 гроссов потянет. Значительный прибыток! Это, значит, два. Кормят, опять же… — он запнулся, подбирая слова. — Ну, в брюхе что-то есть, уже неплохо! И каждый день! Я раньше, если не заработаю чего за день, то ложился спать не евши. Так потом соседи смеются — у тебя ночью в доме гром гремел! А я им — то не гром, то брюхо моё так урчало!

Все посмеялись, вспоминая свою жизнь.

— А в церкви-то иначе кормили, — включился в беседу Илия, старательно пришивая заплатку на рубаху, взяв её с кушака. Получалось какое-то чёрное пятно на серой ткани. — и яиц варёных нам иногда давали, и масло оливковое в каше было, и зелени с огорода притаскивали — лука и чеснока так ешь, сколько возьмёшь. И бобы часто готовили, и горох. И рыба всякая разная была, а не одна и та же… И жарили, и на пару её.

У некоторых солдат, отдыхавших рядом, забурчало в животах.

— Зажрались вы там, в этой церкви. — без злости, а просто как подтверждая истину, сказал смуглый, черноволосый и сухой Мармарец. Имени его никто не запомнил, а вот историю, как он уплыл с острова, когда не смог заплатить внеочередной султанский налог — авариз, бросив дедовский дом, помнили все. Так его и прозвали, как и многих по местности, откуда прибыл. Или просто звали — Мармар. «Фамилия — удел благородных, нам и прозвища хватит» — сказал опытный в жизненных делах, судя по нескольким шрамам на голове, критянин Гедик. Он был тут же — разрезал конец своего кушака и сплетал из них косички. Судя по внешности, он не очень походил на ромея, грека или итальянца, а больше на сарацина, но кого это волновало?

— Людям жрать нечего, а они там объедаются. Нацепят потом на себя одёжу побогаче, цепь поярче и ходят, просят милостыню. И не отводят взгляд же! И как им, таким, что-то подавать. А не подашь или на службу не придёшь — виглы придут. «Ты, говорят, плохой мессианин! Следуй теперь отрабатывать.» — продолжил за мармарца оливриец Никифор. — И идёшь работать тогда, когда отдыхать должен. То стены им ремонтируй, то воду вози на огороды, то ещё какое дело.

— А ты думаешь, нам там легче? — не остался в стороне Лемк, которого задело, будто они там сидели без дела. — Вошёл в возраст, так отрабатывай еду, которую на тебя тратят. Пока малые были, так учили с утра, а потом за работу. Нету работы рядом — идите в порт, зарабатывай там медь на разгрузке.