Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Впрочем, подобное милосердие было прерогативой господина, свидетельством его величия и власти. Весь мир попал в руки Октавиана, и теперь, когда у него более не было соперников, кровопролитие и жестокость оказались излишними. «Не хочется называть милосердием то, — писал Сенека почти век спустя, — что было всего лишь истощением жестокости».[294] Однако даже если Октавиан действительно утомил себя, показывать это он ни в коем случае не был намерен. Посетив гробницу Александра, он случайно повредил нос трупа. Аналогичным образом он оспаривал и репутацию завоевателя. Величайшим достижением, строго указывал Октавиан, является не завоевание империи, но приведение ее в порядок. Мнение его было обоснованно — именно такое задание поставил он перед собой. Не убивать, но щадить; не сражаться, но даровать мир; не разрушать, но восстанавливать.

Такие цели, отплывая домой, с удовольствием видел перед собой Октавиан.

Республика возрожденная

Январские иды 27 года до Р.Х. Сенат охвачен ожиданием. Теснящиеся на скамьях сенаторы увлеченно перешептываются между собой. Все ждут исторического заявления. Оно не только уже широко известно, но некоторым из членов Сената, его ведущим представителям, уже намекнули, какая реакция ожидается от них. Дожидаясь момента, когда консул начнет свою речь, они стараются изобразить на лицах удивление, втихую припоминая заготовленные реплики.

И вдруг голоса смолкают. Консул, еще стройный, тридцатипятилетний, поднимается с места. Наступает полная тишина, сейчас заговорит молодой Цезарь, спаситель отечества. Как всегда сдержанно он обращается к палате. Речь его размерена, холодна и — отягощена важностью момента. Он говорит, что гражданская война закончена; дарованные ему полномочия — пусть и по общему согласию, но тем не менее незаконно, — более не являются обоснованными; миссия его завершена; Республика спасена, и теперь, наконец, после самого жестокого и мучительного кризиса в ее истории, настало время возвратить власть тем, кому она принадлежит: Сенату и народу Рима.

Он садится, и по залу пробегает недовольный ропот. Вожди Сената начинают протестовать. Почему, избавив римский народ от уже казавшейся неизбежной гибели, Цезарь намеревается покинуть его именно сейчас? Да, он объявил о восстановлении конституционных ценностей, и Сенат испытывает подобающую случаю благодарность. Но разве отсюда следует, что ради нового процветания традиций Республики Цезарь должен отказаться от своей роли хранителя государства? Неужели он хочет обречь свой народ на вечную анархию и войны? Ибо такова без него будет общая участь!

Быть может, он выслушает контрпредложение, чтобы не подвергать Республику несчастью? Цезарь объявил незаконными любые из своих действий и почестей, которые противоречат конституции, — очень хорошо, тогда пусть, как всякий консул получит в свое управление провинцию, правда такую, которая принесет ему двадцать с лишним легионов, и будет включать Испанию, Галлию, Сирию, Кипр и Египет, но тем не менее будет считаться провинцией. И пусть она останется за ним в течение десяти лет: в конце концов, такой срок не является неслыханным, разве не десять лет отец Цезаря, великий Юлий, правил Галлией? Республика будет процветать, и Цезарь будет исполнять свои обязанности перед Римом, и боги будут улыбаться и городу и человеку. По Сенату прокатился одобрительный ропот.

И кто такой Октавиан, чтобы отвечать отказом на подобную просьбу? Раз Республика нуждается в нем, то с любезностью, подобающей всякому гражданину, он готов подставить свое плечо под общее бремя. Благодарность Сената становится беспредельной. Какое великодушие — столь же большое, как и заслуженные Цезарем исключительные награды. За них должным образом проголосовали. Было решено, что дверные косяки его дома увьют лавровыми листьями, а над дверью поместят гражданский венец. В Доме Сената будет помещен золотой щит с упоминанием о проявленных им отваге, милосердии, справедливости и чувстве долга — проверенных временем римских добродетелях. А потом была предложена последняя почесть, новая и высшая, и единственная подобающая его заслугам. Было определено, чтобы Цезарь отныне именовался «Августом».