Рубин эмира бухарского

В то утро, разумеется, ничего не нашли. Никто, кроме, может быть, самых наивных, и не надеялся на это. После обеда Толмачев объявил, что земляных работ в этот день больше не будет, так как предстоят проводы гостей, потом фотографирование.

— Может быть, вы имели в виду, — несмело спросил я, — сначала фотографирование, а потом проводы гостей?

— Нет, молодой человек, я сказал именно то, что хотел: сначала проводы, потом фотографирование.

Я пожалел, что выскочил.

Я заметил, что перед отъездом Паша много говорил с Листером, потом с Борисом и непринужденно смеялся.

Около четырех часов гости, включая женщин и Юнуса Ходжаева, уже сидели в пролетках и линейках.

Я подошел к Александре Ивановне.

— Вы устали, наверно? — спросил я.

— Нет, я ведь ничего не делала, — ответила она чистосердечно. — Скорее могла устать Катя, но она у нас двужильная, хотя вы этого и не знаете.

Мое лицо выражало вопрос.

— Она все эти годы до недавнего времени провела в деревне у больной тетки и всю работу сама делала, и по дому, и в огороде. Она и корову подоит, и лошадь запряжет, и не хуже вас, мальчишек, верхом ездит, — пояснила Александра Ивановна.

Разговор наш был прерван сигналом к отправлению, и уже через несколько минут гости махали нам платками из удалявшихся экипажей.

— А теперь, Глеб, — обратился ко мне Толмачев, когда мы вновь зашли в палатку, — нет ничего удивительного в том, что вы меня не поняли. Ведь я имел в виду фотографирование не отъезжающих, а нашей работы. Сейчас мы будем клеймить и фотографировать все наши инструменты: лопаты, клинья — все абсолютно, что мы приносим на территорию раскопок.

Мне это показалось излишней формальностью.

— Зачем? — спросил я.

— Затем, — ответил он, — чтобы строго отграничивать то, что мы найдем, от того, чем мы ищем.

— Но это мы и так знаем, — все еще неясно понимая, в чем дело, сказал я.

— Предположим, — терпеливо продолжал Толмачев, — что пока вы, я, пятый, десятый, а лучше всего Эспер Константинович знает наши орудия. Но вот вдруг обвал и все наши орудия — надеюсь, не мы сами — проваливаются, раскопки приостанавливаются, потом возобновляются через год или через десять лет, и тогда скажите, какими силами новая археологическая экспедиция, найдя заржавевший кусок железа, сможет сказать, меч ли это Александра Македонского или лопата, например, Бориса Ратаевского, хотя я вас, — он повернулся к Борису, — что-то сегодня с лопатой не помню.

— Нет, я был, — пробормотал покрасневший Борис, — только дальше, с краю.

— А, если с краю, тогда все прекрасно.

— Ну, и что из этого вытекает? — спросил я.

Я чувствовал себя как на семинаре в руках опытного и умного профессора, которому настойчивый вопрос больше по душе, чем наиточнейший ответ.

— Последствия, мой дорогой, — отвечал Толмачев, — могут быть, как говорят, неисчислимые. Если это меч Александра Македонского, я имею в виду его солдат, значит, они знали железо, был железный век, выплавка чугуна, закалка и еще тысяча вещей. Мы получаем ключ к их хозяйству, к победе над персами и другими народами Востока. Если же это лопата не Александра Македонского, а моя или ваша, значит, железа в то время у греков не было, вооружение было другое, война другая, соотношение сил другое, история другая. В виде предостережения расскажу вам эпизод из истории археологии. Мы все любим Египет, и в какой-то мере все мы на изучении его воспитались и сложились. Мы знаем, что египтяне великолепно обрабатывали камень, изготовляли бронзу, производили фаянс и стекло. Но вот железа за ними не числилось. Однако нашлись археологи, которым обязательно хотелось, чтобы египтяне его знали и чтобы у Египта был железный век. В качестве доказательства они приводили два кусочка железа, найденные в одной из пирамид в Саккара. Спорить было трудно, пока не установили, что эти два кусочка железа были долотьями одной европейской археологической экспедиции, работавшей на раскопках этой пирамиды полустолетием раньше. Это как раз то, против чего я вас предостерегаю.

— Да, придется метить! — заявил Листер. — И заносить в дневник утрату каждого осколка металла.

— Это относится и к дереву, — продолжал Толмачев. — Будущий исследователь, который найдет среди раскопок современный дубовый черенок лопаты, может вообразить, будто он одного возраста с остальными предметами, и с пеной у рта начать доказывать, что здесь в то время был умеренный климат и рос дуб, тогда как на самом деле здесь был жаркий климат и росли финиковые пальмы. Теперь к делу! Что, у вас только один аппарат?

— Нет, у Глеба тоже есть.

Толмачев повернулся ко мне:

— Я слышал, вы живете в макбаре, господин ученый секретарь, хоть бы раз пригласили в гости. Я еще не видел макбары.

— Буду очень рад, — ответил я, краснея и боясь, что надо мной все смеются.

— Ну, тогда давайте так, — сказал Толмачев, — пусть Эспер Константинович займется фотографированием, а мы тем временем съездим к вам. Есть у вас какая-нибудь таратайка?

Рустам несмело толкнул меня в бок.

— Есть, Владимир Николаевич, — отозвался я.