Рубин эмира бухарского

Однажды, когда я зашел в палатку к Листеру, он полулежал на койке и на коленях у него был привезенный мной томик Вольтера. Мы заговорили об Индии. Это, как всегда, было увлекательно. Он попросил рассказать, чем меня привлекает индийская литература. Я ответил ему, что она на первый взгляд кажется довольно однообразной, и, чтобы ее понять и ею насладиться, надо в нее вжиться. Тогда то, что хотел сказать художник, доходит до читателя, если, конечно, тот сам немного художник; оживает вся сцена, и, как говорил нам наш старый профессор – блестящий знаток Индии, – «мчатся кони и колесница царя, слышны приветственные клики, пышно цветут цветы, шелестят деревья, на них поют птицы, а в напоенном благоуханием воздухе, раскаленном полуденным солнцем, жужжат пчелы, струятся тихие и горячие любовные речи. Сплетается чудный рассказ. Это жизнь с ее бесконечными повторениями, всегда в чем-то ином, как бесконечные повторения и вариации восточного орнамента…»

Листер задумался и после нескольких минут молчания попросил изложить разницу между двумя основными системами взглядов индийской философии. Я, как мог, сделал это. Я не считал его ученым, и замечание, которое он обронил по этому поводу, заставило меня почти вздрогнуть:

– Что же, это ведь как в классической философии, противопоставление между подходом, методом и взглядами Платона и Аристотеля?

Это было в точности то, чему нас учили в университете.

– Да, – потянулся он, – все это очень интересно. Как я жалею, что в свое время в Гейдельберге не обратил достаточно внимания на индийскую философию.

Он учился в Гейдельберге? Что еще он делал? Где еще бывал?

Я сказал ему, что его слова совпадают с тем, что мы слышали от нашего профессора, который учил нас, что каждый европеец по складу ума и духовным наклонностям последователь либо Аристотеля, либо Платона, и в зависимости от этого попадает в одну из двух больших категорий – либо научный рационализм, либо художественный идеализм.

– Да, – заметил он, – но знал ли ваш профессор, что это все же слишком узко? Есть еще третья система взглядов, совсем отличная и, может быть, гораздо более плодотворная…

– Какая же? – жадно спросил я.

– Ну, Гераклит, например… Вы слышали про диалектику?

Наш разговор был прерван появлением Бориса. У него был взволнованный вид, и он, видимо, хотел что-то сообщить. Помешать ему не входило в мои планы. Я направился к выходу.

– Куда же вы, молодой человек, – остановил меня Листер, – чего вы это вдруг бежите в панике? У нас секретов нет.

«Нет, – подумал я с презрением. – Вы думаете втирать мне очки философией и водить за нос, как дурака. Но погодите…»

– Я пойду кое-что поделаю, – сказал я.

– Возвращайтесь скорее, мы с вами еще не договорили, – бросил мне вдогонку Листер.

Я прошел к себе в палатку и стал наблюдать сквозь отдернутую полу. Через несколько минут Борис вышел, прошел к краю лагеря, но не вывешивал полотенце и стоял, ничего не делая. Я сообразил: он ждет, когда я вернусь к Листеру, – что я немедленно и сделал. Я вышел, посвистывая, чтобы Борис знал, что я ухожу. Однако я умышленно замешкался у входа в палатку Листера.

– Что, Эспер Константинович, я вам не помешаю?

– Да нет, входите, входите.

– Может быть, вы это просто из вежливости? – тянул я и глянул в направлении Бориса.

В руках у него было желтое полотенце. Так! Я вошел к Листеру, и мы продолжали разговор.

– Чего вы это там завозились? – остро посмотрел на меня Листер.

Я немного смутился:

– Да нет.

– Садитесь, Глеб, – сказал он. – Да, я забыл поблагодарить вас за Вольтера.

– Что, вы любите его? – спросил я.

– Да, я старый вольтерьянец, – ответил он, и ответ его вновь поразил меня. Да, этот представитель старого офицерства явно был не лыком шит. – А вы поклонник Вольтера? – спросил он меня.

Прикидываться было не место:

– Я его мало знаю.

– Между прочим, Вольтер хорошо входит в струю нашего прерванного разговора. Мы говорили, что в древности существовала антиномия между системами Платона и Аристотеля. Вы, конечно, знаете, что в восемнадцатом веке во Франции эта антиномия выплыла в виде противоположности между взглядами Вольтера и Руссо!

– И вы сторонник Вольтера, – вставил я, не зная, что сказать.

– И Вольтера, – ответил он, не раскрывая смысла своего ответа. – Хотите, возьмите почитать. – И он протянул мне книгу.

Я покраснел:

– По-французски? Это не пойдет.

– Как, вы не читаете по-французски? – искренне удивился он.

После небольшой паузы он прибавил:

– Вы знаете, в этом томе философские сказки, такие, что диву даешься. Это вчерашний или сегодняшний, а иногда завтрашний день. Скажите, Глеб, вы любитель рассказов о сыщиках, о погоне за преступниками, о раскрытии заговоров?

Я похолодел. Так вот куда он повернул разговор! Идеализм, Вольтер, а сейчас…

– Да, читал кое-что, – ответил я одними губами.

– Ну, не скромничайте. Вы, наверно, знаете Конан-Дойля вдоль и поперек и не раз сами хотели быть Шерлоком Холмсом?