Читаем Рубин эмира бухарского полностью

Рубин эмира бухарского

Не оставалось ничего другого, как направиться в лагерь, куда наверняка уже дошли слухи о ночном происшествии. Я бросил последний взгляд на макбару, и тут меня что-то толкнуло еще раз поглядеть то место в яме, куда свалился грек. В яме было довольно светло, по крайней мере по сравнению с кромешной тьмой прошлой ночи. Я задумчиво обошел яму, размышляя о том, что с ней связаны несчастья. Достаточно было мне захотеть освежиться в бассейне, чтоб я поранил ногу. Где-то в этой макбаре — и кто знает, может быть, в этой яме — обнаружили зарезанным старика сторожа. Грек, быть может, нашел здесь свою могилу. Что еще таит эта зловещая яма? Так, прохаживаясь, я неожиданно споткнулся о какой-то предмет. Я наклонился. Это были футляр с фотоаппаратом и металлическими кассетами. Как они попали сюда? Их не могла затащить ни мышь, ни крыса, ни собака — никаких таких животных я в макбаре не замечал. Да, как они сюда попали? Я поднялся наверх, и вместе со светом на меня нашло озарение: грек украл их у меня в комнате, когда мы с Юлей потеряли его на минуту из виду при обходе макбары, а когда он, подстреленный, свалился, покража выпала. Но зачем понадобились ему фотоаппарат и кассеты? Сцена на базаре воскресла передо мной: как я дважды снял верблюда и синеглазого погонщика, и как Юля судорожно дергалась, чтобы остановить меня во время первого снимка, и как побежала к киоску и что-то сказала греку после второго. Он хотел выкрасть снимки, это было ясно. Ага, теперь ясно и другое — почему Юля набивалась в гости ко мне и почему она подстроила эту поездку в кишлак и навязалась с ночным визитом. Но грек не все рассчитал: судьба сыграла с ним злую шутку, выдала замыслы; хитрость, приведшая его ночью в макбару, обернулась против него самого. А этот синеглазый погонщик? Поступки грека, а может быть, не одного грека, как-то вращаются вокруг него.

Вот еще другое гнездо тайн и преступлений, пока готовящихся. Надо быть начеку, надо следить и смотреть и надо съездить к Паше и отдать ему непроявленные негативы в кассетах. Я закрыл дверь, убедился, что за мной никто не следит, вырыл ножом ямку в земляном полу и уложил туда кассеты.

5

Листер был уже на ногах, когда я пришел в лагерь. Он встретил меня с обычной теплотой, но я не мог относиться к нему, как прежде, с тех пор как узнал, что он ведет двойную игру, ненавидит большевиков и связался с Борисом и его шайкой. Я понимал, что должен скрыть свое отношение к нему по целому ряду причин: во-первых, чтобы не спугнуть его или их на случай, если они собираются что-либо сделать, а захватить всю банду на месте преступления (здесь у меня не было колебания, здесь выбирать или думать было нечего), и, во-вторых, оставалось это странное и теперь непонятное положительное отношение к Листеру Паши, с которым нельзя не считаться и которое требовало объяснения или устранения до того, как я предприму какие-либо шаги.

Во всяком случае, я обязан сообщить Паше обо всем.

В палатке Листера, когда я туда вошел, уже сидел Борис. Он впился в меня глазами и еле скрывал свое возбуждение. Я сразу же решил не идти навстречу его любопытству и не играть ему на руку, а заставить его сделать первый ход и проверить свои предположения. Он все время дергался от желания спросить что-то, но сдерживался.

— Ну, что новенького? — задал вопрос Листер, когда мы все уселись. — Как у вас там, в макбаре?

«Что новенького, да? — подумал я про себя. — Ты, конечно, знаешь про вчерашнюю Борисову работу, а теперь хочешь выведать, чем кончилось. Ничего не скажу. Ни шагу навстречу».

— Да нового ничего особенно нет, — протянул я. — Разве только…

Рука Бориса конвульсивно сжала пресс-папье.

— Только что? — переспросил Листер.

— Да вот удалось перевести одно очень трудное стихотворение Калидасы, над которым я давно бился. Оно мне никак не давалось, а вчера прояснилось.

— Как хорошо, — спокойно сказал мне Листер, как будто ничто другое на свете его не интересовало. Он играл свою роль великолепно. — Какого точно времени Калидаса?

— Это пятый век. — Я привел приблизительные годы.

Борис сидел бледный и злой. Он глядел на меня с ненавистью, смешанной с презрением.

Конечно, он вскоре выдал себя:

— Ну, а как Юлия Викторовна и этот грек доехали, благополучно?

— Откуда я могу знать, я с ними не ездил.

Борис несколько смешался и сделал еще одну ошибку:

— Нет, я имею в виду, как там с лошадью и прочее.

Совсем скрывать не было смысла.

— Будем надеяться, что доехали, путешествие не такое длинное.

— Почему — надеяться? — ухватился за слово Борис.

Он втянул воздух и замолчал. Яснее спрашивать он боялся.

— Да так, — ответил я, — надеюсь, ему лучше.