«Мы, — продолжает Ольга, — идем к Слуцкеру и говорим: “Слуцкер, почем у нас посадить Якеменко?” Слуцкер отвечает: двадцать пять. Мы торгуемся, уминаем его до двадцатки. И относим двадцать миллионов ему, потому что прямо генеральному прокурору отнести не можем».
Слуцкер, бывший сенатор Владимир Слуцкер, — это тот самый бывший партнер мужа Ольги Романовой, который, по мнению Романовой, ее мужа и посадил. Говорить об этом прямо Ольга не боится. Я не могу понять почему. Я несколько раз переспрашиваю: «Ты под запись мне говоришь?» — «Да-да! Под запись! Я всегда понимаю, что говорю под запись». И мой диктофон раз за разом записывает — Слуцкер, Слуцкер, Слуцкер. Я спрашиваю:
«Скажи, Оль, зачем нам нужен Слуцкер? Почему мы сами не можем занести деньги прокурору?»
Она улыбается, как если бы объясняла ребенку, почему нехорошо в холодный день промочить ноги. «Прокурор, конечно, отнесется к нам с большим уважением, если мы уважаемые люди, выразит мне сочувствие в связи с тем, что Вася ушел от меня к другой бабе, но скажет, что у нас правовое государство, а Вася — невиновный человек. Прокурор так скажет, потому что мы с тобой не те люди, которые заносят деньги. А Слуцкер — тот человек. Слуцкер просто заносит деньги и говорит: “Якеменко”. А ему в прокуратуре отвечают, что трудно, конечно, посадить Якеменко, у него высокие покровители. Но у него есть телеканал в Ульяновске…»
Я смотрю на Олю как баран. Я не понимаю, при чем тут телеканал в Ульяновске. А Романова продолжает. «У Васи в Ульяновске действительно есть молодежный телеканал, напополам с одним обормотом. И надо сказать, этот телеканал гоняет социальный рэп с утра до ночи. Это ж измена. Вася-то думает, это бизнес, рейтинги хорошие, реклама… Но мы собираем материал по Ульяновску, несем Бастрыкину (главе следственного комитета. —
Этого я тоже не понимаю, но часто сталкивался с тем, что рублевские Игроки, затевая беззаконие, не ощущают себя преступниками. Как герой «Декамерона» Боккаччо, соблазняя жену старика, считает себя вправе — потому что нечего было жениться на молоденькой. Вот так и в Большой Игре: не стыдно посадить конкурента, потому что, если сел, то, стало быть, не достойный конкурент, а лох. Безжалостность рассказанного (и пережитого) Романовой такова, что я спрашиваю: «А вот звонит нам в этот момент Вася и говорит: “Ребята, я сдаюсь”. Мы что делаем? Встречаемся вот здесь в кафе, и Вася спрашивает, на каких условиях мы от него отстанем?»
Романова удовлетворенно улыбается, съедает кусок курицы, как если бы курица была Василием Якеменко.
«Это интересное предложение. Мы отвечаем, например: “Вася, тридцать и плюс телеканал в Ульяновске наш. Нам же надо теперь занести в прокуратуру деньги, чтобы остановить твое уголовное дело. Сколько у нас оправдательных приговоров в судах? Ноль целых семь десятых процента? То есть ты понимаешь, Вася, ты уже попал в девяносто девять и три десятых процента. Тебе наверняка теперь вынесут обвинительный приговор, и остановить это будет дороже, чем было запустить”».
В какой-то момент я даже ставлю себя на место несчастного Якеменко. «Оль, мы эти отступные по какой формуле рассчитываем?» — «По рыночным ценам, — парирует Романова. — Вот несчастный следователь Домовец попался на том, что ему по рядовому делу занесли пятнадцать миллионов долларов. Понятно, что самому следователю досталось бы не больше миллиона, но цена-то вопроса была пятнадцать и дело было три года назад, и рядовое. А Вася Якеменко — не рядовое дело. Поэтому посадить — двадцать, а остановить следствие — сорок и телеканал. Кроме того, придется посадить Васиного партнера в Ульяновске, потому что надо же на кого-то свалить экстремизм и измену, в которых мы обвиняли Васю. Раз уж следствие раскрутилось, а Васю надо отпустить, то про Васю мы скажем, что он ничего не знал о подрывной деятельности своего телеканала, а знал партнер. И Васин партнер сядет у нас на пятнашечку совершенно бесплатно, просто потому что подвернулся под руку».