Рубцов возвращается

К станции Варшавской железной дороги «Царское Село» подкатило двое саней, из одних вышло двое молодых людей, в одном из которых можно без труда узнать «француза», а из других выскочил Рубцов и тотчас же подал руку молодой, красивой женщине, плотно завернутой в теплую ротонду.

– Ну, вот, Оленька, мы и доехали, – заговорил Рубцов, высаживая свою спутницу: – вот так лошади, тридцать верст в два часа…

– Мы не опоздали? – спросила Ольга Дмитриевна.

– Еще бы минуточку и аминь! – сказал «француз»: – поезд проходит через десять минут. Вот и хорошо, что я торопил отца Алексея… а то ждать бы вам следующего поезда восемь часов. Хороша свадебная ночь.

«Француз» захохотал своим звучным, деланным смехом. Ольгу Дмитриевну немного покоробило от этого хохота.

– А вот и билеты, купе первого класса до Вильны, дальше не дают… Спасибо вам, господа. Скорей, Ольга, поезд подходит. – Рубцов подал обоим молодым людям руку и вывел Ольгу на платформу перед станцией. Медленно, изгибаясь словно громадная змея, полз длинный товаро-пассажирский поезд. Далеко разносилось пыхтение и фырканье паров столб искр летел ярким фейерверком из широкой черной трубы. Огромные фонари, словно глаза громадного чудовища, не моргая, глядели вперед. Наконец, поезд с грохотом подкатил к платформе.

– Станция Царское Село, – закричал кондуктор: – поезд стоит десять минут!

– Нет ли отделения первого класса? – спросил Рубцов и добавил: – три рубля на чай!

– Пожалуйте, весь вагон пустой! – с предупредительной улыбкой отвечал кондуктор, и, введя путников в коридор, отворил одну из дверей: – пожалуйте! Вам здесь будет спокойно.

Ольга вошла первая. Рубцов сказал что-то тихо сопровождавшим его молодым людям, и они тотчас же удалились из вагона.

– Помни, чуть что – телеграмму в Вильну, – шепнул вслед «французу» атаман.

Оба молодых человека соскочили на платформу и поезд тихо тронулся вперед.

Рубцов махнул им рукой в знак прощания и пошел к заветной двери купе, за которой была его дорогая Ольга, из-за обладания которой он вызвал на бой весь свет и, только несколько часов тому назад, обагрил свои руки кровью лучшего и вернейшего друга. Теперь она была его! Не дальше, как два часа тому назад, сельский священник повенчал их, самым законнейшим образом, конечно, за крупный куш. Бумаги их были в порядке, свидетели с ними; следовательно, в ответе быть не приходилось. По книгам теперь было отмечено, что повенчан дворянин Василий Голубцов на дворянке девице Ольге Дмитриевне Крапивенцевой, но что венчание было совершено не в урочное время, то есть после полуночи, то кто же бы это мог доказать? Диакон, дьячок и даже церковный сторож получили такие куши, что им доносить в консисторию было бы глупо, а других свидетелей не было.

Рубцов смелой рукой взялся за ручку дверцы, но она была закрыта изнутри. Он постучался, несколько секунд никто не отзывался, наконец, задвижка щелкнула, и Ольга отворила дверь.

Лицо молодой девушки было хотя весело, но все в слезах. В уголке, пришпиленный к высокой, бархатной спинке вагонного дивана, висел небольшой образок на золотой цепочке и маленький крестик.

– Ты плакала Оля, дорогая Оля? – с испугом спросил молодой, замечая слезы на чудных глазах жены.

– Я молилась, Вася, я молилась, чтобы Бог послал нам счастья, долгого, мирного, спокойного счастья! Вася, дорогой, мой, родной мой, встань здесь, рядом со мной, помолись! Это образок моей матери, я никогда не снимала его, он сохранит и защитит нас, Вася, милый, дорогой мой!..

– Я не умею молиться, Ольга, я не умею! – чуть проговорил Рубцов, чувствуя, что его душит и давит какое-то неизъяснимое волнение. Он чувствовал, что руки и ноги его отказываются служить, ему чудилось, что рядом с ним не она, его жена, его Ольга, но какая-то другая, неземная женщина, что она стоит вся в слезах, в каком-то сиянии. Он с ужасом взглянул на свои руки, и ему, при бледном свете вагонного фонаря, показалось, что они замараны в крови, в крови только что убитого друга! Он вздрогнул всем телом и, шатаясь, вышел в коридор.

– Вася, куда же ты? Умоляю тебя, заклинаю тебя, если ты, хоть сколько-нибудь меня любишь, если я хоть немного тебе дорога, иди сюда!.. Иди, дай я перекрещу тебя, как бывало меня крестила на ночь мать. Иди же сюда! – но он уже не слыхал её отчаянного призыва, он, как дикий зверь в клетке, быстро шагал вдоль коридора вагона. В голове у него пылало. Глаза налились кровью, а между тем, он чувствовал, что руки и ноги его коченеют!

Несколько раз он пытался остановиться и, бросившись в купе своей жены, стиснуть, смять ее в своих диких, безумных объятиях, но всякий раз какая-то невидимая, непреодолимая сила отбрасывала его от двери.

– Убийца-разбойник, и ангел! Ангел! – шептал он мысленно, и эта мысль заглушала все другие, как заглушает удар грома и вой ветра, и шум дождя.