Ручей

— Я кое-что узнал, — сказал яйцеголовый, явившись в пятницу вечером. — Ваша жена не просто так выиграла суд, Павор Игнатьевич. Её покровительница из ОЗДЖ получила крупный ручейный грант на строительство научного ксенокомплекса на территории иномирья.

— Ну и что? — хмуро спросил Павор.

С заводом не ладилось, кредит предлагали лишь сомнительные банки и под грабительские проценты. Он застрял в ебаной чёрной полосе, которую широкой кистью нанесла из зловонного ведёрка с дёгтем условно бесплатная пизда, ничтожная домашняя баба.

— Уголовное дело на неё закрыли, в ближайшее время Ручей объявит земли заповедными и точки прекратят существование не только в карантине, а а зоне намного шире, к примеру, у Шульги заберут его колыбу. Грант выделен под изучение мозгоедов. Походу, ваша жёнушка теперь важная фигура на доске.

И Павор взорвался.

— Она просто тупая баба! — Закричал он. — Ни на что не способное мясо! Её единственный актив — эта конченная тварь, и надо эту тварь уничтожить! Устройте мне пропуск на бой.

— Ха-ха, Павор Игнатьевич, да вы шутник. Вы-то помните про ореховый прутик?

Павор помнил, прекрасно помнил, как и то, что Шульга ебал его жену. С памятью у Павора всё было заебись.

— И пистолет, — добавил он.

— Пропускают при наличии ста тысяч налом, — Юхимович пожал плечами.

— Я найду, — упрямствовал Павор.

— Но для чего вам туда идти, Павор Игнатьевич? В чём ваша цель?

— Хочу своими глазами увидеть, как рухнет её мир, — подумав, сказал Павор. — Хочу видеть её лицо в тот момент, когда она, наконец-то врубится, что никто и сдохнет никем.

— Да кто же вас пустит, — кажется, яйцеголовый ерничал. — Шульга вас из шлюзовой камеры завернёт.

— А вот это уже моя забота…

Павор купил парик и накладную бороду, совсем как настоящие. Приладил — сам себя в зеркале не узнал. На него смотрел какой-то старый хиппарь, застрявший в социальном неформате, осталось лишь одеться. В гардеробе у Павора ничего подходящего отродясь не водилось. Он поехал в городской сквер, где тусили неформалы. Ссыкуны и потерянные возрастные люди сидели стайками по интересам там и сям, собираясь вокруг музыкантов разной степени голосистости, либо пускали по кругу косячок. Девка в кричащей одежде, с истыканным булавками лицом, показала ему упругую татуированную жопу.

Павор покрутился среди них, передвигаясь от стайки к стайке, чужеродный, словно породистый пёс, убежавший за сукой в течке, в окружении покрытых лишаями дворняг. Один музыкант даже славно пел, душевное, о боге и говне, его Павор послушал.

— Божественный астрал, ветер северный… — пел мужик, весь, от глаз, заросший рыжим волосом, -

Я раньше панковал, жизнь проверена,

Лежит на сердце тяжкий бред,

Но не очко обычно губит,

А обосранный завет!

Павор нашёл среди пёстрого отребья человека покрупнее и, отозвав в сторонку, предложил махнуться одеждой.

— Часы идут в комплекте? — разглядывая костюм и руки Павора, спросил большой и грустный парень, похожий на бисквитного медведя с длинной бородой, перехваченной шнурками.

— Часов ты не получишь, по бабла на капельки подкину, — ответил тот, подмигивая.

Докатился — подумалось ему. С каким отребьем трусь, и мне это нравится!

— Да ты, смотрю, и мёртвого уговоришь, — сказал парень и принялся раздеваться. — Трусы тоже?

— Трусы оставь, оставь, — отмахнулся Павор, снимая пиджак.

Домой он явился, благоухая чужим гормональным потом, коноплёй и водкой, которой поил грустного парня, по мановению волшебной палочки превратившегося в респектабельного господина. Одет Павор был в легкомысленную яркую гавайку, некогда хорошую, но теперь убитую, совершенно затёртую кожанку с рваной подкладкой и широкие штаны с миллионом карманов, в одном из которых внезапно нашёлся пакетик героина и чёрная ложка. Проверил бессмертного зверя в контейнере — всё было в порядке, грибница глухо скреблась, и принялся вертеться перед зеркалом, напевая о боге и говне:

— Но не очко обычно губит, а обосранный завет!

Домработница Тамара встретила его в прихожей, подала чаю и, стоя в дверях, искоса смотрела, как Павор чудит, прилаживая парик и бороду.

— Я хочу расчёт, — внезапно сказала она.

— А? — не понял Павор.

Он как раз наслаждался своим изменённым видом, думая, что даже покойная маменька не узнала бы его, как говорящий пылесос сбил его с мыслей.

— Что такое? — добавил недовольно.

А потом увидел тонкий зелёный стебелёк, проросший из её левой ноздри, и бледность лица, и красный воспалённый глаз, в уголке которого тоже торчал зелёный росток, первый, и пока единственный.

— Вы что, антиваксерша? — быстро и неприятно трезвея, спросил он.

— Какое это имеет значение? — бросила домработница невежливо. — Я просто хочу расчёт.

— Вы не привиты Глобалом? — продолжал настаивать Павор, чувствуя, как холодеют и покрываются потом руки.

— Прививка Глобал неэффективна и небезопасна, — угрюмо ответила Тамара. — И то, что её сделали обязательной — ущемление прав человека. Вся моя семья отказалась от Глобала.

— Вам надо в медкапсулу, немедленно, — сказал Павор, и тут же пожалел о сказанном.