Ручей

— Грибница прорастает всю нервную систему, за счёт чего и управляет телом. Поначалу сила есть, — пояснил яйцеголовый, сидя верхом на домработнице, будто на большой извивающейся гусенице. — Но когда организм носителя больше не может питать грибок — плодовое тело грибка сдыхает тоже, потому и агрессия — чтоб размножить споры.

Они засунули вязанку в фабричный мусоросжигатель, закрыли крышку из огнеупорного стекла, и Павор запустил. Гусеница за стеклом стала извиваться во вспыхнувшем со всех сторон пламени, но вдруг лопнула, превратившись в бабочку — перегорели верёвки, развернулся мешок, и Тамара забилась, неприлично задирая короткие бабьи ноги с широкими, обвисшими бёдрами и тонкими голенями. Она горела и кашляла, выбрасывая изо рта гроздья брокколи, которые тут же вспыхивали искрами и сгорали, словно маленькие звёзды. Но вот движения стали скованными, горящий скелет сложился в позу зародыша и замер. Постепенно он обуглился и рассыпался пеплом.

— Нет тела — нет дела, — сказал яйцеголовый и подмигнул. — Ну что же, Павор Игнатьевич, пора и нам с вами собираться.

Глава 43. Грей

Грей догадался, что вечером будет бой, потому что с утра его не кормили, лишь давали воду. Тонкую шкуру Мать натягивать не стала, вместо этого курлыкала с самкой, которая не боится, потом смотрела глазами в кусочек коры, потом вдруг стала танцевать и приплясывать, а Грей вертелся в ногах и тоже приплясывал за компанию, вдруг всё же еды перепадёт? Не дала, ну и ладно, поест на притравке. Затем Мать стала брать невкусные штуки и складывать в мешок, как у самок книсов, для детёнышей, но у тех растёт на брюхе, а у двуногих — лежит отдельно. После этого Мать взяла маленькую воду и набрызгала себе в глаза. Положим, так надо. А зачем было брызгать и ему? Грей от этой воды еле проморгался и лапой морду тёр, а потом облизывал горькое и плевался. И вдруг услышал шуршание лапок паука. Пропустил?! Не-ет, этот паук возился в дальней части логова, где жили охотники, и откуда Грея гнали.

На нюх, зрение и слух он никогда не жаловался, но внезапно оказалось, что раньше Грей был слеп, глух и с сопливым носом, словно детёныш. Мир изменился, словно гейм снизошёл, только по-другому. Сколько запахов и звуков вокруг появилось, какими чёткими стали самые крохотные штуки! Тот бутон голода, который всегда жил у него внутри, разбух и заполонил всё его существо, готовый лопнуть и расцвести благодатной яростью, он чувствовал, что сегодня будет особая битва и жаждал её больше, чем воды в жару.

Он лёг под дверью и стал слушать звуки логова для притравки, гомон двуногих и голоса зверей, что заедали друг друга. Шаург, ещё одна киарра, внезапно — рёв двух зубарей! Вот это Грей бы посмотрел! Такое надо видеть. А вдруг к ним в соты тоже зубарь придёт, как они с Матерью будут его бороть вдвоём? Ничего, как-то загрызут, Грей с Матерью — ух, сила! Он танцевал у входа от нетерпения, как детёныш. Прежняя Мать говорила, что терпение — первая добродетель муста, эту добродетель Грей всю внезапно растерял и сам не понял как. Он слышал также и странные звуки снаружи, словно кто-то рыл крышу логова сверху. Ещё враги ползут?! О радость! Его переполняло движение, кровь струилась быстро и бурно, в нём тёк полноводный ручей после грозы, кровь звала его в гомон битвы. Грею захотелось немедленно впиться в горло врага и он, постанывая, р-растр-рощил в тр-руху кусок дерева на штуке, будто слюнявый. Опомнился и бросил, чтобы тут же впиться в шкуру на полу и р-разорвать. О благодатный бой! О предвкушение битвы, переполнившее сердце, ты слаще, чем кровь врага на языке! Вдруг Грей услышал песню битвы, и с удивлением понял, что это сам поёт, тогда умолк — врага ведь не было, только Мать, быстро делавшая странное.

Наконец, пришёл самец из воинов, позвал их за собой, и Мать взяла его, как всегда делала раньше. Грей стонал в её лапах, слушая, как быстро бьётся её сердце, как шумит кровь в её жилах, как самцы, пыхтя, утаскивают из логова тела павших врагов, слышал манящий запах крови и сходил с ума.

Наконец он увидел своего законного врага — о да-а-а! Это была самка патра. Опасный враг, какая удача! Она тоже услышала Грея и стала петь, двуногий, закованный в соты, едва удержал её, такого Грей ещё не встречал, но ему было некогда думать, потому что враг стоял перед ним. Затем увидел — больной. Самка пахла неправильно. Слюнявая? Нет, что-то ещё. Её ноздри, глазницы и уши покрывали наросты, подобные лишайнику или тонким поганкам. Мать увидела патра и закричала с гневом и страхом. Отчего она не пускает Грея? Отчего трясёт соты, словно хочет выйти? Враг — вот же он, перед ними! А если Грей погибнет — то достойной смертью, с зубами в чёрном горле патра. Щемящая сладость грядущего всплеснулась в нём и затопила всего Грея без остатка. Мир вокруг исчез, остались только он — и вожделенный бой.

Он змеёй извернулся, выскочил из вдруг ослабевших лап Матери, и запел так громко, как никогда в жизни.

* * *