Ручьи весенние

Груня расплела Верину косу и принялась сооружать модную, с напуском на лоб, прическу.

— Прическу эту Сашка называет: «Поцелуй меня с разбегу!»

Взглянув в зеркало, Вера замахала руками:

— Да он с ума сойдет, как увидит меня такую! Давай гребень!

Вера смочила густые вьющиеся волосы, расчесала и быстро заплела их в косу, а косу обернула вокруг головы и заколола.

— Надевай! — осторожно держа блузку, сказала Маша.

Трактористки одевали Веру, как невесту. Все наивные ухищрения, какие только были знакомы и доступны этим скромным девушкам, были пущены в ход, — так захватил их азарт сборов подруги на свидание.

— Хочешь мое зеленое платье? Оно с разрезом, в седле будет очень удобно, — предложила Груня.

— Да оно же ей до колен! — засмеялись девушки.

— Спасибо, Груня. Я надену спортивный костюм: он очень нравится Андрюше… и голубенькую блузку…

Счастливая, Вера заглянула в печальные глаза Маши Филяновой и смутилась: «Она же тоскует по Полю Робсону…» Но предстоящее было так прекрасно, душа так переполнена радостью, что Вера долго не раздумывала о печали подруги. Повернувшись на каблучках перед Машей, она спросила:

— Ну как, Машенька?

— Давно я не видела тебя такой, Веруша… Будь я на твоем месте… — Маша вздохнула и отвернулась к окну.

Вера подбежала к подруге.

— Ну, Машенька, ну, милая, ну что ты? Он же любит тебя!

— Нет! — Маша подняла налитые слезами глаза. — Не любит. Если бы любил, разве бы он… Не любит!

— Любит, не любит! — презрительно передразнила Фрося Совкина и со свойственной ей грубоватой прямотой громко, на всю комнату, сказала: — Он боится тебя, потому что не пара. На его шее семья, и ему надо бабу лет тридцати пяти, чтобы ребятам мать была, а какая ты им мать? Девчонка? Выкинь ты из головы Шукайлу. А то — любит, не любит!

Девушки осуждающе посмотрели на Фросю. Вера же в глубине души была согласна с Фросей: правде надо смотреть в глаза, как бы ни была она тяжела.

…Ранним августовским утром Андрей и Вера шли в Предгорное. Лошади на длинных чембурах, пофыркивая, пощипывая на ходу траву, следовали за ними. Заглохшая тропинка извивалась по косогору. Задевая руками за головки цветов, они шли с отблесками занимающейся зари в глазах. Кажется, и волосы, и руки, и губы Веры пропитались запахами росного утра, смолистого леса. Молчали, словно боясь разговором измельчить, отпугнуть то, что переполняло их сердца.

Сбоку, в густых травах, хлюпал ключ. Внизу, в долине, невидимая из-за тумана, шумела река. За последним поворотом тропинки перед Андреем и Верой открылось Предгорное с зарозовевшими верхушками тополей и в стороне от него как на ладони — центральная усадьба МТС с белыми грибами нефтяных баков.

— Посидим, Вера.

— Посидим.

Сели. Вере хотелось о многом расспросить Андрея, но она молчала. Он положил голову ей на колени и счастливо закрыл глаза. В лесу что-то глухо ахнуло, загремело: то ли упало подгнившее дерево, то ли обрушилась подмытая весенними ручьями глыба земли.

— Что это? — сквозь одолевавшую дремоту спросил Андрей.

— Лежи, лежи…

И Андрей снова счастливо закрыл глаза.

Но дремать он уже не мог. Раскатившийся ли по лесу звук, минутное ли забытье окончательно прогнали усталость. Андрей хотя и лежал с закрытыми глазами, но ярче, чем когда-либо, видел Веру, ощущал ее близость.

Он вспомнил, о чем они говорили с ней в первые минуты встречи, и дивился ее простоте, естественности в каждом слове, движении.

«Ты долго ждал меня?.. Очень долго! И я скакала, а тоже казалось, плетусь пешком…»

Вера рассматривала его лицо. Оно было насквозь прокалено солнцем. Густые брови выгорели. В изломах губ залегли резкие складки. Сегодня он казался ей намного старше, мужественней. И это до озноба волновало ее. Вере очень хотелось заговорить с ним. Она чувствовала, что он не спит, а сквозь сомкнутые ресницы тоже внимательно наблюдает за ней. Лицо Веры пылало, словно в огне. Она склонилась к самым губам Андрея и тихонько сказала:

— Ты ведь тоже не думал, что все будет так прекрасно? Правда, не думал?

Андрей утвердительно кивнул головой.

— Андрюша, ну скажи мне хоть что-нибудь! Ну хоть одно слово!

— Что же сказать, ведь ты же все знаешь сама…

— Нет, ты все-таки скажи!

— А мне кажется, если я скажу хоть слово об этом, то будет уже что-то не то… — Андрей только плотнее прижал голову к ее коленям.

— Может быть, ты и прав. Мне тоже кажется, что об этом вслух говорить нельзя, «чтоб люди не узнали и счастья не украли», как однажды сказала мне Фрося Совкина.

— Она сильная, Фрося Совкина! — восхищенно сказал Андрей и вдруг жадно привлек горячее лицо Веры к своим губам.

В дыму, в грохоте мчался экспресс. Влево и вправо, насколько хватает глаз, золотились поспевающие хлеба.

После обильных июльских дождей над сибирской равниной, над неоглядными, ровными как скатерть славгородскими, омскими степями, уходившими в такой же бескрайный ковыльный Казахстан, сияло солнце. Горячее, оно пылало, томило травы, подгоняло хлеба. Зажглась пшеничка, подсох граненый палевый колос. Тусклой бронзой отливало прозрачное зерно.