Ручьи весенние

Груня не назвала фамилии этой девушки, потому что говорила о себе.

— К вечеру привезли три здоровенных воза… Оказывается, зимой возчики-лодыри так плохо откапывали стога и выбирали сено, что одонков оставалось не менее чем по возу, а то и больше. Назавтра уже шесть лошадей запрягли. И давай-ка мы после таких безруких работников возить сено да голодных коров кормить! — Лицо Груни внезапно распустилось в заразительно радостной улыбке.

— А ты, Груня, расскажи, как и почему из Москвы надумала уехать на целинные земли? — попросил Андрей.

— Я уже сказала: мечтала о геройских делах. А еще подстегнула меня ненависть к Люсечке…

— То есть как же это ненависть? И кто такая Люсечка?

Груне, очевидно, не хотелось касаться этого вопроса, и она стояла потупившись. На выпуклом лбу прорезалась еле видимая морщинка, а руки машинально потянулись к пуговицам ватника. Но, упрямо тряхнув головой, она все же решила рассказать.

— В день, когда партия объявила поход на целинные земли, прибегает ко мне на новоселье — накануне я в новом доме комнату получила — моя родная сестра Люсечка… — Лицо Груни передернулось. — Расфуфыренная в пух и прах. Сумочку мне на новоселье принесла и говорит: «Ты, поди, дуреха, тоже подумываешь, глаза выпуча, к черту на рога?» — Груня произнесла эти слова очень быстро. — А я и впрямь подумывала, но ни к чему еще не пришла: новая комната, которую я так давно ждала, сильно меня удерживала. Но как сказала мне те слова Люсечка, так я и решила: «Поеду! Раз Люсечка говорит «не надо», значит поезжай, Груня! Поезжай, и к дьяволу эту комнату!» — Тут девушка перевела дух и пояснила извинительно: — Люсечка у нас красавица. Лицо белое, волосы светлые, а душа черная. Уже дважды замуж выходила и дважды развелась. Все ищет мужа с «Победой» и с большой квартирой… Одним словом, кроме как о своем благополучии, ни о чем не думает…

Выговорив эти слова, Груня брезгливо сморщилась и замолчала. Все поняли, как она ненавидит Люсечку.

— Спасибо, Груня.

…Разговор затянулся. Особенно тщательно обсуждалось все связанное с бригадой Маши. Все хотели помочь ей в большом соревновании.

Попросил слова Боголепов.

— Бригаду Маши Филяновой советую прикрепить к колхозу «Знамя коммунизма». И вот почему. Первое, — он загнул огромный, как огурец, палец, — рельеф, сходный с казахстанским; второе — целинные и залежные площади в большом количестве; третье — председатель колхоза Павел Анатольевич Лойко — мужик трезвый, хозяйственный, он создаст подходящую обстановку трактористам. И еще одно предложение, тоже имеющее немалое значение для бригады Филяновой…

Боголепов как-то особенно пристально посмотрел на Веру Стругову и Андрея, сидящих рядом. Еще не понимая, в чем дело, оба агронома вспыхнули.

— Рекомендую Веру Александровну Стругову перебросить из «Красного урожая» в «Знамя коммунизма». А за полями красноурожаевцев — они рядом с эмтээс — присмотрит сам главный агроном. — Константин Садокович потрогал черный ус и сощурился в улыбке. Уточкин также улыбался. — Тогда можно ручаться, что и на полях колхоза «Знамя коммунизма», как ни далеко они от эмтээс, главный агроном найдет время побывать и присмотреть за качеством работы…

Андрей и Вера не поднимали головы.

Близ полуночи шумной ватагой комсомольцы вывалили на улицу. На дворе неистовствовала пурга, как будто был не апрель, а январь. Пурга еще больше прибавила молодежи веселья. Хотелось петь, смеяться, играть в снежки или попытать силу и ловкость на поясах.

— Про такую весеннюю вьюгу моя бабка говорит: «Черт женится, бесы за ведьмой поскакали!» — сказал Витька Барышев и, налетев на своего дружка Огурцова, опрокинул его в сугроб.

— Трубку! Трубку, конопатая тля! — закричал Игорь.

Но и самого Витьку повалила на Игоря ухватистая, сильная, хоть и маленькая, Груня Воронина. К барахтающейся на снегу группе подскочило сразу несколько девушек-москвичек, и они затеяли такой визг, что переполошили всех собак в переулке.

Андрей и Вера с улыбкой смотрели на озоровавших ребят.

Боголепов сел в машину и крикнул в сторону главного агронома:

— Садитесь, подвезу!

Но Андрей будто не слышал его приглашения, и машина, оставляя глубокий рубчатый след на снегу, укатила. Лишь только фонарик растворился в метельной коловерти, Андрей повернулся к Вере. Она без слов поняла его, и они пошли. Вера взяла Андрея под руку; он обрадовался, крепко прижал ее локоть и заглянул ей в лицо. Как сквозь зыбкую молочную сетку, разглядел длинные, таинственно мерцающие глаза, мягкий росчерк бровей, маленький, решительно сжатый рот. Все это было так близко и так далеко!

С замиранием сердца Вера ждала, когда заговорит Андрей.

За околицей, у выметнувшейся кузницы, буря неистовствовала еще сильнее, но они, клонясь вперед, точно слитые воедино, шли и шли навстречу пурге. Молчали. Только изредка Андрей приближал свое лицо к лицу Веры и тогда чувствовал ее горячее дыхание, встречал ее таинственно мерцающий взгляд.

— Ты не устала?

— О, что ты, что ты! Да разве я когда-нибудь устану с тобой!