Ручьи весенние

Не задерживаясь, агроном направился к первой полосе. Впереди что-то чернело. Это был брошенный в поле культиватор. Его занесло до половины колес. Наструганный сугроб курился под ветром. Андрей разрыл снег на выгоне. Прижавшись к самой земле, зябко стелилась травка. Не очень застылая, мягкая, она как-то робко еще жила, зеленела, надеялась.

Андреи огляделся. Скрючившись от холода, понуро опустив головы по ветру, в засыпанные снегом поля шел голодный худой скот. Мелкие лужицы, забитые снегом, схватило морозом, и они похрустывали под ногами. Из кромки лесной полосы выскочил давно перерядившийся в серый летний пиджачок заяц и поскакал по пороше. В теклинке, у куста полыни, Андрей увидел двух синиц. Чтобы не спугнуть птиц, он свернул в сторону, но синицы уже заметили его, вспорхнули и сели тут же поблизости на бровку. Ветер заломил синицам хвосты и распушил перышки. Андрей наклонился над полынком и у его корня, в крохотном гнездышке, увидел три пестрых яичка: синицы, видно, согревали их своим теплом от внезапно вернувшейся зимы.

…На стогектарке пшеницы Андрей разрыл рядок. Он не тревожился за проросшие зерна, так как знал, что они лишь быстрее отъяровизируются. Агроном опасался за зерна непроросшие, но разбухшие от чрезмерной влажности почвы: в мороз они могли лопнуть и погибнуть.

И вот оно, проросшее, беспомощное, как спеленатый ребенок, зернышко пшеницы, на ладони агронома. Десятки раз видел его раньше Андрей на опытных полях академии, но никогда зерно не волновало его так, как сейчас. Он внимательно рассматривал это хилое зернышко, оценивал мощность корешков, только-только возникших из «пуповины». В сморщенной желтой фляжке было еще материнское молочко. Восково-белый стебелек с острой и прочной зеленой головкой упирался в тяжелый потолок, рвался к свету…

Агроном долго рылся в снегу, в земле, пока не убедился, что временное похолодание не только не погубит, но даже не повредит посевов.

Точно камень свалился с души Андрея: «С Верочкой бы вместе порадоваться!»

Андрей живо представил ее себе, озабоченно склонившуюся над заснеженным полем.

«Великое это счастье, что я поехал сюда и встретил ее! Сколько в ней гордости, благородства и какого-то полного, беззаветного самоотречения!» — с нежностью думал Андрей о Вере, возвращаясь в контору.

На другой день на рассвете Андрей снова тревожно поднял голову с постели и заглянул в окно: черно — ни снежинки! «Оттеплело!» — радостно подумал он и, успокоенный, заснул. Проснулся от громкого говора в коридоре:

— Ну, сегодня снова зашумит степь!

Одевшись, как и вчера, главный агроном пошел на поля. Дул теплый, южный ветер. За ночь двор совершенно просох. У нефтебазы его поразило необычное оживление. Там скопились подводы горючевозов: шла погрузка бочек, гудели автомашины, расходясь по разным направлениям.

Боголепов был тут.

Из-за небывалой распутицы нехватка горючего могла помешать массовому севу. Вот почему и прибежал сюда с полуночи директор.

Константин Садокович был без шапки, в каком-то стареньком, выгоревшем пиджаке, пропахший бензином, измазанный автолом. От бессонницы глаза его были красны и злы. Его раздражали неповоротливые (в большинстве старики) горючевозы и слишком замедленная, как ему казалось, заливка бензовозов.

— А ну, дед, посторонись, — директор отодвинул горючевоза, прилаживавшего жерди, чтобы закатывать по ним бочки с солидолом, взял бочку в беремя и поставил ее на подводу. Потом так же поставил другую и, крикнув изумленному старику: «Вваливай!», побежал к сгрудившимся у ворот трехтонкам.

— Сучок! Митя Сучок! — еще издали закричал директор шоферу. — Немедленно загружайся у чапаевцев семенами и — в Панькину бригаду: там зерна теперь не больше чем на три гона осталось… Мироненко! Накатывай вторую бочку! — обернувшись, крикнул он отъезжавшему уже было горючевозу. — По дороге сбросишь ефремовцам. Да прихвати магнето для Горбатовского.

Распоряжаясь в одном месте, Боголепов, казалось, видел, знал, что делается не только в другом конце нефтесклада, но и во всех двадцати четырех отрядах, разброд санных на огромной территории.

В воротах Боголепов столкнулся с Андреем.

— Андрей Никодимович! — обрадовался он. И тотчас: — Смотрите! Смотрите!

Андрей поднял голову. Невысоко, растянувшись веревкой, летели гуси.

— Всю ночь валом валила птица! Буду прямо говорить, изорвался я весь. А здорово бы — бах-бах! — Боголепов как-то по-детски озорно вскинул руки, изобразил прицел и, нажимая раз за разом на воображаемую гашетку, «сделал дуплет» по летящей стае.

Андрей смотрел на охваченное охотничьей страстью лицо великана и живо представил его себе на охоте таким же яростно-неукротимым, каким он был на работе.

— Так бы и маханул в заветное свое местечко, да вот все некогда. А уж до того истосковался! Но подождите, отсеемся и свое возьмем! Есть у меня одно драгоценное… — Боголепов успокаивающе потрепал агронома по плечу и направился в контору.