Ручная кладь

— Я уже все рассказала, — Лене грустно, она понимает, что их разделяет не стол — их разделяет пропасть. Что Костик, так же как и все остальные не хочет и не может ее понять.

— Лена, назови, пожалуйста, причину, которая заставила тебя принять таблетки, — говорит Костя медленно, словно гипнотизируя ее пристальным взглядом.

— Я больше не могла, — говорит Лена.

— Что не могла?

— Я больше не могла так жить.

— Но должен быть толчок! — У Кости в голосе отчаяние, еще немного и, кажется, он заплачет.

— Когда узники сбегали из концлагерей, у них был толчок? Или просто глаза видели дырку в заборе?

Она смотрит холодным, спокойным взглядом и видит на Костином лице страх. Страха все больше и больше, наконец, он выползает наружу, заставляя Костю открыть рот и произнести:

— Тебе дома было как в концлагере?

«Он ничего не понял! — стучит в ее висках, — Ничего не понял! Как можно слушать и ничего не услышать!»

Глаза у Кости округляются и смотрят на Лену удивленно. У него на лице разочарование и вся скорбь мира. У Лены такое ощущение, что это она снова виновата, она подставила, подвела, не оправдала надежд. Она разрушила мир его иллюзий и навсегда теперь лишится его симпатии. Но она не знает, что нужно было сказать, чтобы не разочаровывать. Он же просил правду, она и сказала правду. Костик встает, Лена поднимается вслед за ним. В коридоре ждет медсестра. Она все так же напряжена и, крепко взяв Лену за руку, отводит в комнату.

— Тебе нужно лечь, — приказывает она.

— Со мной все в порядке, — Лена не понимает причины волнений.

— У тебя может закружиться голова, — говорит она более настойчиво, заставляя Лену принять горизонтальное положение.

Дождавшись ухода медсестры, Лена садится на кровать. Старушки из блокадного Ленинграда, словно тени, шаркают по коридору. Внезапно тишину нарушает истошный крик. Девочка вскакивает с кровати и выбегает в коридор. У входной двери навзрыд рыдает Краевская. Она стоит на коленях, бьется головой об пол и воет:

— Артур, Артурчик, Артурчик.

Две санитарки безучастно и самодовольно наблюдают отвратительную сцену. Лена кидается к старушке, пытаясь ее поднять. Попытки оторвать от пола хоть худенькую, но сильную женщину оказываются тщетными. Неожиданно поспевает помощь. Татьяна перед лицом Краевской крутит непонятно откуда взявшимся мандарином.

— Тамара, посмотри, что у меня есть, — говорит Татьяна вкрадчивым голосом.

Старушка отрывает голову от пола и заворожено смотрит еще мокрыми от слез глазами на мандарин, словно никогда ранее не видела подобных фруктов. Ее руки неуверенно тянутся к оранжевому шарику, словно боятся спугнуть прекрасное виденье. Наконец мандаринка оказывается у нее в ладонях. Краевская сначала бережно ее прижимает к себе, а затем, загадочно улыбаясь, прячет в карман.

— Пойдем, — говорит Татьяна, помогая старушке подняться, — я тебе еще кое-что покажу, — и они быстрыми шагами удаляются в сторону палаты.

— Это сын приходил? — спрашивает Лена у санитарки.

— Нет, племянник. Ее дети, муж и сестра умерли в блокаду, а мальчишку каким-то чудом она выходила.

— А он ее сюда отправил, — саркастически продолжает Лена, но санитарка не отвечает.

Лена возвращается в палату. Проходя мимо двери соседней комнаты она видит, как Татьяна раскладывает перед Краевской принесенные племянником продукты, а старушка, словно ребенок новые игрушки, восхищенно рассматривает. Девушка знает, что сейчас придут санитарки и все унесут. Держать продукты в тумбочке пациентам не разрешают. Значит, снова будет истерика, Краевская будет выть, валяться по полу, а Татьяна ее успокаивать и отвлекать.

Лена ложится на кровать. Ей нечем заняться. Читать и писать — нельзя. Даже поговорить не с кем. Она рассуждает сама с собой.

«Пойми, родители — это просто люди, такие же, как те, что проходят мимо. Ты не обижаешься на прохожих? Слова тебя не задевают, и если незнакомцу захочется тебя ударить, ты знаешь, как поступить. Что мешает тебе воспринимать своих родителей так же?»

«Хотя бы то, что я от них зависима, финансово, например».

«Через пару месяцев ты окончишь школу, поступишь в институт, устроишься подрабатывать. Это же просто деньги, ты молодая здоровая, заработаешь».

«А жилье? Приходить каждый день и видеть их, слушать ругань, терпеть побои?»

«Уйдешь куда-нибудь. Разве там решетки на окнах, а двери на замках?»

«Легко сказать, уедешь».

«Обещали, что будет легко? Тебе же нравятся задачки со звездочками, научись относиться к проблемам как к упражнениям в учебнике. Не делай драму из того, что не можешь решить сейчас и немедленно, отложи на время».

«Все решаемо?»

«Не все и не всегда. Но в большинстве своем — да. Как бы тебе не было плохо, всегда есть те, кому еще хуже. И вместо того, чтобы жалеть себя, помоги им. Не хочешь? Тогда лучше сдохни, в этом мире одной тварью станет меньше».

«Я все равно не знаю, как мне жить дальше».

«Ты же умная девочка, ты справишься, что-нибудь придумаешь. Главное, улыбайся и все получится».

Моя Америка

Весна 2001 год.