Ручная кладь (СИ)

Двадцать восемь прямоугольников ограничивают пространство последнего пристанища нескольких сотен человек. У входа часовня и памятник. Моя машина остановилась у ограды. Присыпанные свежевыпавшим снегом могилы соотечественников в чужой предавшей их земле. Безымянные кресты. Я, молча, постоял рядом, размышляя над неизвестными ранее страницами истории, и продолжил путь.

С холодным равнодушием Драва катила свои ледяные воды вниз по ущелью. Дорога увозила меня все дальше, заволакивая туманом очертания крестов и памятников безвинно, безвременно и бездарно погибшим людям.

Урок

Миша сидел в мягком кожаном кресле, зазывавшем расслабиться и погрузиться в приятные воспоминания. Но тревога, словно стальная пружина, впивалась в душу, нервно скручивая спиралью тело. Не поддаваясь уговорам кресла, он сидел напряженный, нервно теребя в руках медальон. Эта самодельная медалька досталась ему от отца и уже долгие годы служила талисманом. В трудные или критические моменты жизни Миша сжимал в ладони медальон затирая пальцами и без того с плохо различимую надпись «DANKE», пытаясь представить, как бы на его месте поступил отец.

Несколько месяцев назад в дом пришла беда: у сына обнаружили злокачественную опухоль позвоночника. Забросив дела, Миша сам ездил из одной клиники в другую и разговаривал с врачами. Сначала он не мог поверить в то, что это правда, и искал доброго доктора, способного опровергнуть приговор сыну. Затем, не понимая, что делать дальше, метался в поисках решения и наконец, впал в панику, не видя выхода из тупиковой ситуации. Врачи беспомощно оправдывались, разводили руками и отправляли к другим. Наконец круг замкнулся, выбрасывая Михаила в неопределенность, оставляя в растерянности и одиночестве вместе со свалившейся на него бедой. После того, как отечественные специалисты бессильно ретировались, сославшись на отсутствие возможностей, Михаил кинулся за помощью за рубеж. Иностранные клиники выставляли астрономические счета, при этом соревнуясь друг с другом в скромности обещаний и сдержанности прогнозов. Как это обычно бывает, в момент, когда отчаяние, казалось, окончательно поселилось в душе Михаила, частная мюнхенская клиника, усомнившись в диагнозе, пригласила на бесплатную консультацию и обследование.

Пока сын путешествовал по врачебным кабинетам, Миша сидел в ожидании приговора, сжимая в кулаке с медальоном все свое мужество. Он пытался сконцентрироваться на насущных проблемах, но мозг отказывался повиноваться, и в голову лезли детские воспоминания. Словно картинки из букваря, выделяясь яркими пятнами в Мишиной памяти, они манили назад в прошлое, где в нежных родительских объятьях можно было надежно укрыться от любой беды.

Детство не баловало послевоенных ребятишек ни игрушками, ни сладостями. Сыт и обут – было критерием благополучия, а конфеты и мандарины – атрибутами большого праздника. Миша провалился в воспоминания, и снова, как кадры знакомого кино, перед глазами замелькали события, словно минуло не несколько десятков лет, а все происходило вчера.

Его отец – Петр прожил недолгую, но насыщенную жизнь. Мише он запомнился человеком упрямым, трудолюбивым и мужественным. Потеряв в боях под Куском ногу, отец не запил, проклиная судьбу, не пошел побираться, а вернулся в родной городок и устроился работать на завод.

После окончания войны восстанавливать город пригнали пленных немцев. Голодные и оборванные вчерашние бравые солдаты рейха, причисляющие себя к представителям высшей расы, ходили по домам тех, кого еще недавно за людей не считали и просили еду. Настрадавшиеся за годы оккупации жители смотрели на попрошаек злобно. Мало у кого поднималась рука оторвать от себя и отдать вчерашним врагам даже сухую корку хлеба.

Однажды, когда вся семья собралась за столом ужинать, в дом постучали. Отец встал и, громыхая по полу деревяшкой, заменявшей ему протез, медленно поковылял к дверям.

Увидев на пороге инвалида, немец опешил и замялся. Но отец широко распахнул дверь, приглашая пленного к столу. Зная крутой характер отца и почуяв недоброе, Миша прижался к маме, и они замерли в ожидании развязки. Немец немного помешкал на пороге, но, наверное, запах еды притупил чувство опасности: он быстро зашагал к столу.

– Куда! Руки мыть, – крикнул отец по-немецки и указал рукой в сторону умывальника.

– Варя, дай ему мыло, – сказал Петр затихшей и недоумевающей жене.

Не смея ослушаться, мать достала из комода кусочек хозяйственного мыла и протянула немцу.

Пленный умылся и виновато, словно нашкодивший ребенок, подошел к столу.

– Садись, – сказал ему Петр, достал миску, налил в нее суп и отрезал хлеб.

Не веря собственному счастью, немец мгновенно прожевал хлеб и запил его супом, даже не прикасаясь к ложке. Выражение собачьей преданности, глупой улыбкой расползлось по его худому скуластому лицу. Он невнятно забормотал, то ли благодаря, то ли что-то обещая, но отец категорически отказался и немец ушел.

Опомнившись от первоначального шока, Варвара заголосила: