Ручная кладь (СИ)

Она переворачивается и встает на колени. Под ней на полу лужа крови. Ее сильно тошнит. Она поднимается, держась за стену и оставляя кровавые отпечатки, двигается в прихожую, надевает пальто и выходит на улицу. Ее рвет, головокружение мешает стоять на ногах. Лена падает и пытается наковырять немного снега, но вокруг только лед и вода. Лена моет в луже руки и ползет на набережную. Там есть полоска земли, засаженная деревьями, на которой лежит снег. Еще ранее утро, светает. Собачники выгуливают своих питомцев. Некоторые оттаскивают животных, пристраивающихся помочиться рядом с девочкой, некоторые просто отворачиваются и делают вид, что не замечают. Клочок снега, на котором она сидит, весь загажен собаками, и она с трудом выковыривает пригоршни чистого снега, чтобы приложить к разбитой голове. Девочка плачет, скорее от обиды, чем от боли, размазывая по лицу сопли, слезы и кровь. Прохожие, они потому и прохожие, что проходят мимо. До нее никому нет дела. Она никому не нужна и не интересна. Холодно. Она в тапках на босу ногу, в халате и накинутом сверху пальто. Февраль. И что делать? Девочка несколько раз безуспешно пытается встать, падает и, наконец, ей удается устоять на ногах. Придерживаясь за стены домов, поливаемая с крыш струями ледяной воды, она идет в милицию.

Там вид шестнадцатилетней девчонки с разбитой головой ни у кого не вызывает удивления. «Папашка?», – спрашивают с сочувствием, записывают показания и везут в травму.

В травме тоже никого не удивляет избитый отцом ребенок.

Медсестричка моет ей руки, лицо, зашивает голову.

Врач осматривает сломанный нос, разбитую голову и говорит то ли себе самой, то ли милиционеру:

– Ее по-хорошему в больницу нужно, только никуда не возьмут. Гололед, больных с травмами много.

Лене забинтовывают голову и везут домой.

– Этот, что ли папашка? – спрашивает у Лены, милиционер, на открывшего дверь отца и увозит его в отделение.

Лена ложится в постель. Ей плохо и все о чем она жалеет, что отец ее не убил.

Отец возвращается к вечеру. В ее комнату он даже не заглядывает.

Когда приходит с работы мать, он с возмущением рассказывает о том, как Лена написала на него заявление в милицию. Мать тоже не может скрыть своего негодования и сыплет пафосными эпитетами:

– Ну, ты и мразь, говорит она, – как ты могла! На родного отца! Ты хуже любого доносчика! Если твои одноклассники узнают, с тобой дружить никто не будет. Это ж надо до такого додуматься!

Но Лену не задевают слова матери. В душе поселяется безразличие. Ей все равно. Она понимает, что никому не нужна.

Одетые в бежевые халаты пациенты с такими же бежевыми, лишенными жизни лицами и ввалившимися глазами мертвецов, медленно шаркают тапками по коридору. «Теперь так будет всегда, – говорит мозг, – ты наивно поверила Монтеню, который написал: «нет в мире зла для того, кто понял, что смерть не есть зло»? Есть жизнь, которая хуже смерти, полужизнь, когда даже смерть запрещена».

Тихое шарканье тапок по коридору нарушается смехом и переливами голосов. Шумная толпа студентов, возглавляемая седовласым профессором, вваливается в палату. Юные задорные лица с интересом рассматривают обитателей дурдома. Смешки и гримасы чередуемые с тыканьем пальцами, сопровождаемые всеобщим оживлением и неподдельным весельем напоминает Лене посетителей зоопарка.

Профессор подходит к миниатюрной старушке, и студенты окружают ее плотным кольцом.

Профессор призывает к вниманию и задает старушке вопросы:

– Как тебя зовут?

– Тамара, – кокетливо улыбаясь, отвечает пациентка.

– А по батюшке?

– Михайловна. Тамара Михайловна Краевская, – приятным голосом рапортует старушка.

Лена садится на кровати, чтобы рассмотреть Краевскую. Несмотря на преклонный возраст, женщина очень красива. У нее изящная, словно выточенная из мрамора фигура и такое же точеное красивое лицо с огромными голубыми глазами. Ее седые, аккуратно уложенные волосы обрамляют высокий лоб ровными локонами, создавая почти кукольную внешность. Кажется, что даже время не смогло справиться с этой потрясающей красотой. Лена не может оторвать взгляд и любуется старушкой. Тем временем профессор продолжает свою показательную экзекуцию.

– Когда ты родилась, в каком году? – ласково спрашивает он.

– В восьмом, – менее уверенно отвечает Краевская и перестает улыбаться.

– А полностью?

– В 1708, – осторожно отвечает старушка под дружный смех студентов.

– В тысяча восемьсот, – поправляется она немного смущенно.

Палата заполняется громким гоготом. Профессор отворачивается от старушки и вытирает глаза платком, студенты смеются не смущаясь.

Лену коробит. Она рассматривает посетителей. Они кажутся глупыми и не серьезными. «И эти люди будут врачами?», – размышляет она. Они совершенно не соответствуют ее представлению о данной профессии. Ассоциации заполняют воображение. Студенты напоминают белых лабораторных крыс. Внутренний протест заполняет душу. Ей хочется бросить тапок в эту агрессивную свору наглых зверьков. Она словно кобра перед прыжком внутренне сворачивается в клубок, морально готовясь к нападению.