Руда

— Нашел такое дело: золото! А толкуешь про какую-то железную руду… Нет, не понимаешь ты, брат, какую силу выпустил из-под земли!..

— Очень хорошо понимаю, — возразил Егор, немного задетый. — За эту силу я чуть головой не заплатил, будь она неладна!.. Ковшик-то брать?

Дробинин вдруг заупрямился, не захотел пойти на шурфы.

— Устал, Андрей Трифоныч? — сочувственно спросил Егор.

— Устал, — хмуро отрезал рудоискатель.

— Ну, мы с тобой завтра сходим. А ты, Кузя, пойдешь?

— Пошто нет? Схожу.

Обрывистым берегом дошли до устья Сватьи. Шедший первым Егор поднялся на горку, глянул вниз и ахнул.

— Что такое? Что такое? — спрашивал его подоспевший Походяшин.

— Нечего показывать, Максим Михайлович! Река вернулась.

Русло Сватьи было полно буйной воды. Шурфы, промывальное устройство, заготовленный песок — всё исчезло бесследно, унесено течением в Вагран.

— Кузя! Она всегда такая шальная, ваша Сватья?

— А что, сухо было?

— Вот как здесь, на горке.

— Бывает. Не каждый год, а бывает.

— Ведь на самой середине шурфы пробивал — никакой воды! Точно каналом была отведена. Это она после дождей взбесилась.

Походяшин еще не понимал того, что случилось, и просил попробовать пески на берегу.

— Да ведь зря, Максим Михайлович.

— А вдруг…

— То-то что вдруг не бывает. Тут пустой нанос. Сколько я тысяч проб зря переделал, пока наугад искал… Ну, ладно, помоем. Я хоть механику вам покажу, как ковшом действовать.

Они спустились к речке и до самого вечера пробовали пустые пески. У Походяшина с непривычки деревянела рука, немели ноги от сиденья на корточках, но он азартно мыл ковш за ковшом и всё ждал: не блеснет ли на мокром дне золотинка!

Поздно вечером Егор и Походяшин лежали в избе на лавках, головами в один угол. Егор уже засыпал раза три и снова просыпался: по дыханию соседа и по его движениям он чуял, что Походяшину, не спится.

— Ты ли это, Максим Михайлович? — со смехом сказал Егор. — Ведь твоя привычка была: лег и заснул. А сегодня вертишься с боку на бок.

— Да, миленький, — признался Походяшин. — Лезут в голову всякие мысли, не дают заснуть, — что твои блохи!

— Помнишь, что во «Флориновой экономии» про бессонницу сказано?

— Как же… Сейчас скажу… Страница двести пятьдесят восьмая. «Что есть бессонница? Бессонница есть излишнее распространение мыслей и расширение душевных сил по мозгу».

— Слово в слово! А дальше лекарства от бессонницы. Их там два. Первое-то мудреное, я его не помню, а второе легкое: «Тыковного, огуречного, дынного семя истолочь, маковым молоком разведши…»

— «…и миндалю толченого положа, — подхватил Походяшин, — всё сие выпить и, ложась на постелю, гораздо маку наесться».

— Так! А лучше всего конец: «Впрочем иметь добрых товарищей, которые бы человека разговаривали; а ему самому всячески тщаться, чтоб излишние размышления и попечения оставить и меньше мыслить, а больше во всем на бога полагаться».

Оба засмеялись. Егор тут же заснул, а Максим Михайлович, кажется, так и не спал до рассвета.

* * *

Подходила осень — лучшее время года на Вагране. Лиственницы стояли еще зеленые, на осинах кое-где запламенели верхушки. По утрам вода сильно холодела.

Егор и Походяшин целыми днями мыли пески по ручьям и речкам — делали ковшевые пробы на золото. Кожа на руках у Походяшина огрубела, покраснела, пошла трещинами, зато он наловчился отмывать песок чище и быстрее Егора. Усталости Походяшин не знал, об еде не думал, спал, не раздеваясь, в балагашиках из ветвей — лишь бы не возвращаться лишний раз к избушке, лишь бы опробовать две-три новых россыпи.

Походяшин всё добивался от Егора, чтобы тот объяснил ему порядок в залегании песков.

— Ты вот говоришь: здесь золота не будет. Так объясни!

— Да я не знаю. Мне оно просто;

— Будет просто, как сделаешь раз со сто… Нет, ты теорически истолкуй.

— Максим Михайлович! Сам того хотел бы. Может, в книгах написано? Достать бы такие.

— Ишь, чего захотел! В книгах сказано, что земные слои так лежат с сотворения мира, не то со всемирного потопа. Какая нам польза от книг? Твой опыт дороже книжной премудрости, потому что это совсем новое дело.

— Так то — опыт! Его я по крохе собирал, и еще сто лет собирать — всё не настоящая наука.

— А голова на что? Народ ума накопит да кого-нибудь одного и обдарит.

— А он книгу напишет!

— Ну, это иной и поглядит: стоит ли писать? Слыхал ты про рабдомантов в стародавние времена?

— Нет.

— Были такие ученые люди — от отца к сыну в тайне передавали уменье находить руды в земле, а от чужих берегли. Чтобы ихняя наука казалась замысловатей, одевались в странные одежды, при поисках шептали волшебные приговорки и в руках носили волшебный жезл наподобие вилки…

— Так это же лозоходцы! Не в прежние времена, а пять лет назад в Екатеринбургской крепости был лозоходец, я у него состоял в ученье.

— Не врешь, миленький? Я думал, их давным-давно нет. Чему же он тебя обучал? Ведь ему невыгодно свои знания открывать.

— Да что он и знал! В пробирном деле только смыслил и нас натаскал, а поиски — что с лозой, что без лозы — не его дело.