Рудобельская республика

На крыльцо вынесли стол. Все сгрудились поближе. Задние вытягивали шеи, мальчишки в облоухих отцовских шапках, в мамкиных кафтанах с закатанными рукавами позабирались на заборы и всматривались в темный проем открытых дверей.

— Идут, идут! — закричали ребятишки.

Вперед вышел Прокоп в домотканом суконном френче, перетянутом широким ремнем, в высокой солдатской папахе, сбитой на затылок. Он поднял руку. Стало тихо.

— Граждане и все опчество! — выкрикнул он. — Вы знаете, что кровопийцу-царя народ еще после рождества турнул с престола, а в среду, двадцать пятого числа, и Керенского с его сворой погнал взашей. В Петрограде рабочие, солдаты и матросы отобрали власть у панов. Теперь большевики всему голова. Это, мужики, самая наша власть и есть.

— А кто они, те большевики, скажи ты нам? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Большевики?.. Как тут понятней сказать… — Прокоп малость помолчал. — Ну, это люди, которые хотят, чтобы горемычный народ по-людски жил, чтоб землю всю раздать мужикам, а заводы и фабрики — рабочим, чтобы войне конец положить… — И, смущаясь, понизив голос добавил: — Ну, вот я — большевик, и Максим — большевик, и Лександра Соловей — большевик, Анупрей Драпеза и Левон Одинец. Это только здесь, а по всей России большевиков много тысяч. Так я и говорю, Бобруйский уком партии большевиков прислал товарища Соловья, чтобы он все растолковал что к чему, как жить дальше и вообще… Говори, Романович.

Соловей приблизился к собравшимся. На нем — суконная зеленая гимнастерка с большими карманами, на голове — солдатская фуражка. Фуражку он снял, обвел взглядом людей.

— Товарищи! — впервые услышали это слово мужики и женщины. До этого никто к ним так не обращался. Толпа глухо загудела. — Товарищи, — повторил Соловей. — Не все, видать, еще знают, что Временное правительство низложено. В Петрограде власть взяли рабочие и крестьяне, создан Совет рабочих и солдатских депутатов. Тут спрашивали, кто такие большевики и чего они хотят. Мира хотят, справедливости и добра тем, кто спину свою гнул на панов и фабрикантов. Нету теперь больше господ. Хватит, попановали!

— А куда ж они подевались? Разве что нечистый уволок! — выкрикнула из толпы какая-то тетка.

— Эге, детки, никакая холера не возьмет. Командуют. А прискачет зятек панов, Врангель этот, опять мужикам задницы исполосуют, — добавила стоявшая рядом пожилая кобета[7].

— Товарищи женщины, — поднялся Молокович, — угомонитесь немножко, дайте сказать человеку.

— Привыкли языками куделю трепать, — загудел глухой бас.

Стало тихо. Соловей продолжал:

— Теперь у нас советская власть. Что это значит? Собираются гуртом рабочие, крестьяне, солдаты и совет держат, как лучше всякое дело вести. Нашел Совет управу на царя и на министров временных, и барона Врангеля его доля не минует, уж это будьте спокойны, товарищи женщины! Но голыми руками панов не возьмешь. Кому охота отдавать мужицким мозолём нажитое? Так что революция победила, а воевать еще придется — с панами, царскими офицерами и хуторской шляхтой. Коли у кого оружие есть, попридержите, а нет — добудьте. Оно нам еще понадобится. А сейчас, товарищи, я прочитаю первые законы нашего рабочего и солдатско-крестьянского правительства. — Он развернул довольно большую газету и сложил страницу, чтобы сподручней было читать: — «Декрет о мире, принятый единогласно на заседании Всероссийского съезда Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов 26 октября 1917 года.

Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24—25 октября и опирающееся на Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире».

— Каком, каком, ты сказал, мире? — перебил высокий мужик с трубкой в зубах. — Может, это выходит нас под германца отдать?

— Нет, дядька Кондрат, де-мо-кра-ти-че-ский — это такой, чтобы народу хорошо было, — успокоил его Александр. — Дальше обо всем написано.

Он дочитал декрет до конца. Толпа загудела, зашевелилась.

Запричитали женщины:

— А дай же боже, чтобы этому убийству конец пришел! Будь воля господня, то и мой сыночек вернется, живой бы только был.

— Папка вернется, папка вернется, — покачивала на руках девчурку молодица с глазами, полными слез.

Загудели мужики:

— Слыхал, замирение на три месяца, а там договорятся совсем не воевать.

— Башковитые эти большевики. Глянь, как складно описали.

— Хоть и не все сразу раскумекаешь, а, видать, чистая правда.

Когда слегка поутихли, Соловей заговорил вновь: