Рудобельская республика

— У меня от «кооперации» три ведра патронов осталось, ящик пироксилина и полмешка гранат. Винтовки и карабины, считай, у каждого под стрехою торчат. На первое время отобьемся, а там и у панков можно будет разжиться.

— Правду Тимох говорит, — поднялся широкоплечий Левон Одинец. Про его силу вся волость знала: медведя кулаком уложит, за телегу ухватится — конь ни с места. Взвалит Левон бревно на сани — вези смело, не осилит — лучше и коня не запрягай. Как все сильные люди, он был всегда покладистый и спокойный. А тут разошелся: — Да лучше помереть, чем отдавать то, что столько годов отвоевывали. А то, может, опять к Врангелю в батраки наниматься? Он теперь у белых за атамана, а, сохрани бог, приедет — шкуру до костей спустит. Я думаю, товарищи, надо сегодня же поделить всех на отряды, выбрать командиров, а как только сунутся сюда легионеры, биться до последнего, ни себя, ни их не жалеть. Мы погибнем, так нехай наши дети по-людски живут. Кто за командира будет, спрашиваете? Игнат Жинко и Андрей Путято чем не командиры? А взводными Максима Уса и Тимоха Володько назначить. По селам разведчиков отправить. Кого? Хоть бы Марыльку Соловьеву. Эту девку черт и в мешке не поймает. Пацанят к родне отправить, нехай принюхиваются. Ежели что такое, сюда передадут. Ну, а Максим Левков всем верховодить будет.

— Ты, браток Левон, как тот Соломон рассудил. Лучше и не придумаешь, — не удержался Терешка.

— Оно и вправду, Левон все ладно придумал, — посветлел лицом и улыбнулся Левков. — Собирайте мужчин, командиры. Расходитесь по селам, потолкуйте с людьми, чтобы каждый свое место знал.

— А бабы что? Калеки? — вскочила Параска. — Разве ж я своим голопузым лиходей? Пиши и меня, Андрей Степанович, — повернулась она к Путято. — Пока стрелять научусь, кашеварить буду, исподники и рубахи ваши стирать. Может, и в лес податься придется, так и там дармоедом не буду.

Через неделю в каждом отряде было уже человек по двести. Партизаны заняли Старую Дуброву: слева — дорога за Птичь, справа за две версты от села начинался лес, глухая панская пуща — зеленая крепость, перевитая невидимыми стежками. В ее глубину, на глухой остров, заросший осинами, дубняком и лещинником, каждый день пробирались мужчины из взвода Максима Уса. Они валили осинник и ельник, кололи его на длинные плахи. В одной вырубали «ухо», в другой вырезали шип и ставили большие шалаши. Накрывали их дерном, еловыми лапками, а то и мхом.

— Вот и фатеры на зиму есть, — любовался работой Максим Ус. — Коли выкурят из Дубровы, отселева будем лупить по ягомостям.

На остров привезли запас муки, соли, даже котел, вывороченный из панской кухни. О том, что происходит на острове, знали только ревкомовцы и хлопцы из Усова взвода.

Исчезла из Хоромного и Соловьева Марылька. Сказала, что идет за реку, тетку проведать. Тайком переговорил Левков и с пастушками, гонявшими скотину на прибрежные покосы у Птичи.

— Ежели что такое заметишь, посылай подпаска. Нехай шпарит в ольшаник до наших постов, а мы уж тут сообразим, что делать, — толковал хлопчикам председатель ревкома.

Раза три из Перекалья добиралась маленькая хромоножка Лина, двоюродная сестра Марыльки. Обвешается котомками, положит в них краюх да корочек, посошок в руку и шкандыбает где дорогой, где полем — ни дать ни взять побирушка убогая. Завернет к Параске, лохмотья сбросит, не девка — лялька: глаза синими искорками горят, волосы льняной волной на плечи спадают. Подвернет искалеченную ножку на лавочке и слово в слово пересказывает, что велела передать Марылька.

— В Косаричах, Хоромцах и в Поречье легионеры стоят. Немного, человек по двадцать. Офицер у пореченского пола в доме живет, с поповнами под ручку гуляет, а ночью караулы обходят. Объявился ж и Казик Ермолицкий: говорили, в Хоромцах возле вахмистра отирается. Все по болоту шныряет да ищет броду на реке, чтобы как-нибудь через Затишье сюда поляков привести. Надеются из лесу как снег на голову свалиться на вас.

Когда приходила Лина, Параска посылала своего старшенького, Василька, за дядькой Максимом или Левоном. Чаще приходил Одинец и так дотошно все выпытывал, будто допрос снимал: и где у них посты стоят, и сколько пулеметов в каждом селе, и как к народу относятся?

Утром Лина снова натягивала свое тряпье, крест-накрест обвешивалась сумами. Тревожилась Параска, чтобы не схватили ее поляки.

— На ту сторону возле хутора на челне старый Кашпар перевезет, а там не тронут — нищенка, латышка, а нас они почему-то за своих считают. — И Лина, прихрамывая, покидала село.

Партизаны верили девушке и готовились встретить поляков у Затишья. Расставили посты, подстерегали на каждой лесной стежке. Тишина была тревожная. Из-за реки доходили слухи, что в имения и села прибывают новые части, по полям гарцуют уланы, рубят на ученьях лозу и хвастаются, что вот так же поснимают головы всем «рудобельским бандитам» и освободят усадьбу барона Врангеля. Однако уплывало лето, а они почему-то не торопились выступать на Рудобелку.