Рудольф Нуреев

На гастролях в Париже это стало причиной конфликта: в премьерный вечер Сергеев выпустил на сцену не Нуреева с Дудинской, а Ирину Колпакову и Владилена Семенова. Оба были прекрасными танцовщиками – великолепными, техничными – куда более техничными, нежели Нуреев. Но в их безупречном академичном дуэте не было того, что заставляет публику плакать и кричать от восторга. Парижская пресса удостоила их хвалебными, но сдержанными отзывами, а зал – вежливыми аплодисментами.

Рудольф был обижен и разозлен, но вместо того, чтобы бестолково злиться, отправился на концерт Иегуди Менухина.

Его черед настал лишь на четвертый день. И когда он вышел на сцену в роли Солора в «Баядерке» – зал взорвался овациями, а газеты принялись писать о молодом даровании по фамилии Нуреев. «После того, как я станцевал Солора, – вспоминал он, – я получил очень забавную заметку, в которой говорилось, что повсюду во Франции появились статьи, полные экстравагантных сообщений, подобных тому: “Мариинский театр имеет своего космонавта – Рудольфа Нуреева”. Французские критики, которые, естественно, все были на первых спектаклях, теперь вновь появились в полном составе, а один из них назвал меня “спутником”»[36].

«Баядерка» – это русский балет, в те годы малоизвестный на Западе. Сейчас он очень популярен, во многом благодаря именно Нурееву. В 1961 году парижанам очень понравились красивые псевдовосточные декорации и костюмы, а прыжки и пируэты Нуреева привели зал в состояние, близкое к экстазу. Старики-балетоманы вспоминали Нижинского – многие еще помнили этого великого танцовщика – и утверждали, что танец Рудольфа воскресил старые времена. Его награждали разнообразными лестными эпитетами: экзотический, сексуальный, ловкий, как пантера… Газеты писали, что его танец заставляет волноваться, словно наблюдаешь за канатоходцем, идущим по проволоке без страховки. Ему вручили премию Нижинского и титул лучшего танцовщика мира за 1961 год.

Агенты КГБ тоже писали о Нурееве: поведение Нуреева Рудольфа Хаметовича становится нетерпимым, необходимо срочно вернуть его в СССР – доносили они. И руководитель труппы Константин Сергеев получил распоряжение отослать Нуреева в Ленинград. Он был в замешательстве. При всей своей ревности к молодому танцовщику, признавая его недостатки и вздорность, Сергеев понимал, что Нуреев стал звездой гастролей, что публика приходит в театр посмотреть именно на его выступления. Его фото появилось на первой полосе не только коммунистической газеты «Юманите», но и некоторых других изданий, его наградили престижной премией Нижинского… Сергеев не сомневался: внезапное исчезновение Нуреева станет скандалом, не только культурным, но и политическим, это будет большой ошибкой. Поэтому он изо всех сил тянул время.

Гастроли в Париже заканчивались, и труппа должна была лететь в Лондон. Нуреев вспоминал: «В это утро я вернулся после бессонной ночи домой в отель, где остановилась наша труппа. Было около 7 часов утра. У меня оставалось время только на то, чтобы упаковать свои вещи. Наш отель находился на площади Республики, и площадь уже медленно просыпалась. Открывались кафе, кельнеры в чистых белых куртках стирали пыль с круглых столиков и уже опускали навесы, чтобы сохранить прохладу на террасах. Зеленые машины объезжали площадь, обливая улицы холодной водой.

Начинался чудесный летний парижский день. Я полюбил здесь все, но мысль, что я покидаю город, не делала меня несчастным. После месячных выступлений в Париже, перед тем, как вернуться на Родину, мы должны были еще две недели выступать в Лондоне. Мысль о том, что я впервые буду выступать там, безмерно радовала меня. В моей личной иерархии я ставил Лондон очень высоко, даже выше Парижа. Друзья еще в Ленинграде рассказывали мне, что в Лондоне очень много любителей балета, а я не знаю большей радости, чем танцевать перед знатоками»[37].

Уже в автобусе Нуреев понял, что происходит что-то необычное: всем артистам на руки раздали авиабилеты. Сейчас уже многие не помнят, но в то время существовало понятие «групповой билет» – документ с перечнем всех фамилий, которым распоряжался старший по группе. Но в этот раз почему-то групповому полетному документу предпочли индивидуальные.

Когда автобус прибыл в аэропорт Ле Бурже, то старший по группе без всяких объяснения стал собирать билеты обратно. Нуреев напрягся: «…мне инстинктивно стало ясно, что это касается именно меня и должно случиться нечто ужасное»[38], – писал он.

Он прошел в бар, называвшийся очень красиво – «Крылатый бар». В Париже он успел обзавестись друзьями, и некоторые из них пришли его проводить. Среди них были парижский импресарио Кировского театра Жорж Сориа и Пьер Лакотт – танцовщик и балетмейстер Парижской оперы, с которым Нуреев провел много свободного времени. Лакотт руководил также собственной труппой, называвшейся «Балет Эйфелевой башни». В аэропорту толпились и журналисты.

И вот объявили посадку. Тут к Нурееву подошел Константин Сергеев и объявил:

– Рудик, ты сейчас с нами не поедешь, ты догонишь нас через пару дней в Лондоне.