Руфь

Руфь бросилась и схватила мозолистую руку, протянутую къ ней для благословенія. Она сжимала ее въ своихъ, засыпая старика распросами. Мистеру Беллингему было не совсѣмъ ловко видѣть ту, которую онъ начиналъ уже считать своею, въ такихъ нѣжно-фамильярныхъ отношеніяхъ съ простымъ, грубымъ работникомъ. Онъ направился къ окну и сталъ глядѣть на поросшій травою дворъ фермы, но ему пришлось выслушать часть разговора, происходившаго, по его мнѣнію, уже черезъ чуръ въ фамильярномъ тонѣ.

— А это кто же такой? спросилъ наконецъ старикъ: — не другъ ли твой сердечный? — Вѣрно сынъ твоей хозяйки? Вишь какой важный!

Кровь всѣхъ Гоуардовъ, бросилась въ голову Беллингема и произвела такой звонъ въ его ушахъ, что онъ не разслышалъ отвѣта Руфи.

Отвѣтъ этотъ начинался такимъ образомъ:

— Молчи, Томъ, молчи пожалуста!

Но далѣе Беллингемъ не разслышалъ.

Принять его за сына мистриссъ Мезонъ! Это уже черезъ чуръ смѣшно; но подобно многимъ смѣшнымъ обстоятельствамъ, это обстоятельство его очень взбѣсило. Онъ былъ уже не совсѣмъ прежнимъ Беллингемомъ, когда Руфь робко подошла къ окну, спрашивая его желаетъ ли онъ осмотрѣть залъ, куда вело парадное крыльцо. Многіе находили этотъ залъ очень красивымъ, робко сказала она, видя на его лицѣ суровое и надменное выраженіе, котораго онъ не могъ скрыть. Однако онъ послѣдовалъ за нею, но выходя изъ кухни, взглянулъ на стоявшаго старика, который также глядѣлъ на него съ страннымъ, серьознымъ выраженіемъ неудовольствія.

Они прошли каменнымъ коридоромъ, извилистымъ и пропитаннымъ сыростью, и вошли въ главный залъ или диванную, обыкновенную въ домахъ фермеровъ этой части Англіи. Въ эту комнату вело главное крыльцо и въ нее же выходили двери изъ другихъ покоевъ, какъ-то: изъ молочни, изъ спальни (бывшей отчасти и гостиною) и изъ маленькой комнатки, принадлежавшей послѣдней мистриссъ Гильтонъ, гдѣ та постоянно сидѣла, или чаще лежала, распоряжаясь, сквозь отворенную дверь, всѣми дѣлами хозяйства. Въ то время залъ былъ самою веселою комнатою, самою оживленною; по ней то и дѣло проходили то хозяинъ, то ребенокъ, то слуги; въ ней каждый вечеръ, до лѣтнихъ жаровъ, пылалъ и трещалъ въ каминѣ веселый огонь, такъ какъ толстыя каменныя стѣны, глубокія окна и наружные обои хмѣля и плюща заставляли постоянно освѣщать и нагрѣвать эту комнату, устланную плитами.

Теперь зеленая тѣнь снаружи сдѣлалась какъ-будто черною въ этой необитаемой пустынѣ. Дубовая мебель и тяжолые рѣзные буфеты стояли тусклые и мрачные, тогда какъ прежде они блестѣли какъ зеркала при постоянномъ свѣтѣ огня въ каминѣ; теперь они прибавляли только мрачности комнатѣ, вмѣстѣ съ густымъ слоемъ плѣсени на плитахъ пола. Руфь стояла среди зала, не видя ничего изъ того что было у нея передъ глазами. Передъ нею, какъ въ видѣніи, возстали прошлые дни — вечеръ изъ временъ ея дѣтства: отецъ ея сидитъ «въ хозяйскомъ углу», возлѣ огня и спокойно куритъ трубку, задумчиво глядя на жену и дочь; она сидитъ на маленькомъ стулѣ у ногъ матери, которая ей читаетъ… И все прошло, все изчезло въ мірѣ тѣней, но минута эта воскресла для нея такъ живо въ старой комнатѣ, что Руфи показалось будто настоящая жизнь ея — не болѣе какъ сонъ. Молча направилась она въ бывшую комнату своей матери, но опустѣлый видъ этой комнаты когда-то полной мира и материнской любви, обдалъ холодомъ ея сердце. Она вскрикнула и бросившись на софу, закрыла лицо руками. Платье надрывалось на груди ея отъ сдерживаемыхъ рыданій.

— Милая Руфь, не предавайтесь такому горю; кчему это? вѣдь мертвыхъ не вернете, уговаривалъ ее Беллингемъ, огорченный ея отчаяніемъ.

— Знаю, что нѣтъ, оттого-то и плачу, прошептала Руфь: — оттого-то и плачу, что ничѣмъ уже не вернуть ихъ.

Она вновь зарыдала, но уже тише прежняго; ее утѣшили и успокоили его ласковыя слова, хотя и не могли совсѣмъ заглушить ея горя.

— Уйдемъ отсюда, я не могу оставить васъ здѣсь долѣе. Въ этихъ комнатахъ для васъ слишкомъ много тяжолыхъ воспоминаній. Пойдемте, прибавилъ онъ, осторожно приподнимая ее, — покажите мнѣ вашъ маленькій садикъ, о которомъ вы мнѣ такъ много расказывали. Не онъ ли это вотъ тутъ передъ окномъ? Видите ли какъ я хорошо помню все что вы мнѣ говорили.

Онъ повелъ ее вокругъ задней части дома въ прекрасный, старинный садъ. Тамъ, подъ самыми окнами, былъ насаженъ рядъ подсолнечниковъ, а подалѣе, на зеленомъ лугу, стояли подстриженныя буковыя и тисовыя деревья. Руфь снова принялась болтать о своихъ дѣтскихъ похожденіяхъ и уединенныхъ играхъ. Обернувшись, они увидѣли старика, вышедшаго изъ дома съ помощью палки и глядѣвшаго на нихъ тѣмъ же серьознымъ и грустнымъ взглядомъ.

— Чего этотъ старикъ насъ преслѣдуетъ? сказалъ Беллингемъ съ досадою: — онъ ужь черезчуръ дерзокъ, я нахожу.