Руфь Танненбаум

Из-за своей болезни Бетти Блумберг ослепла и отчасти уже потеряла дар речи. В основном она молчит и лишь диктует служанке Кларе слова для решения кроссвордов. Бетти умна и знает все ответы. И все еще настолько красива и фатальна, что ни один мужчина не смеет приблизиться к ней, если не хочет умереть мучительной смертью. Разумеется, кроме румына Михаэля, но о нем при Бетти не упоминают, потому что если при ней произнести его имя, она в тот же миг может умереть – настолько уже больна.

Президент Америки Рузвельт попросил Бетти Блумберг отправиться в Берлин и показать Гитлеру свою красоту, а после этого, естественно, его отвергнуть.

– Он убьет меня! – ответила Бетти президенту.

– Да, весьма вероятно, ты же еврейка, но зато ты спасешь мир.

Тяжело больная Бетти Блумберг согласилась пожертвовать собой и поехать в Берлин. Единственное, что было важно, – это то, как она, совершенно слепая, сумеет найти Гитлера и успеет ли опередить свою болезнь.

С тех пор как началась война, точнее, с того момента, как профессор Микоци отменил все репетиции и Руфь перестали приглашать в театр, она играла роль Бетти Блумберг. Как только выдавался погожий день и ей удавалось упросить маму Ивку выпустить ее во двор, она тут же начинала смотреть на солнце, и смотрела как могла долго, пока не начинали болеть глаза, а потом, слепая, отправлялась в Берлин и по дороге, пока она добиралась до Гитлера, с ней происходили самые разные приключения.

– Oh, mein lieber Fuhrer! – восклицала Бетти, счастливая, что спасает мир.

Она падала на влажный и холодный бетон двора, разбивала колени и локти, повторяла все это бесчисленное число раз, потому что не была уверена, что у нее хорошо получается и что Гитлер действительно умрет после того, как ее увидит. Рядом не было великого режиссера Микоци – он бы помог ей, а так она должна была все делать сама, несчастная Бетти Блумберг, и она уже сотню раз повторила «Oh, mein lieber Fuhrer», но у нее все не получалось сказать это достаточно хорошо. Не получалось настолько хорошо, чтобы публика восхитилась и так влюбилась в красивую еврейку, что это спасло бы мир, пусть даже этот мир так мал, что живут в нем только она и мама.

Пока Руфь падала на бетон, с верхних этажей кто-то расхохотался, да так, что услышал весь подъезд, и этот кто-то громко сказал, что у девчонки, должно быть, падучая. Тут Ивка Танненбаум решила еще раз, последний раз, позвонить в дверь Амалии. Она знала, что Радослав дома. Этой ночью слышала, как перед домом остановился автомобиль, – она тогда встала, посмотрела в окно и увидела, как он, весь в грязи, заходил в подъезд. Когда они ей откроют, а откроют обязательно, потому что на этот раз она будет такой настойчивой, что, если нужно, станет звонить и стучать часами и часами, она скажет им: пусть они возьмут Руфь к себе, пусть заберут эту дорогую, бесценную еврейскую девочку, они никогда никому не должны ее возвращать, пусть только сохранят живой.

А Ивку пусть сразу убьют или она сама перережет себе вены, чтобы никто не подумал на соседей. Вот сейчас, немедленно нужно обо всем этом договориться! Ивка заберется в подвал, пусть Радослав даст ей бритву, она все сделает тихо. А когда Руфь вернется со двора, пусть они ей скажут, что маму Ивку забрали и что она, так же как и папа Мони, смеялась и пела.

Вот так она им скажет, когда они откроют, а сейчас будет звонить не переставая. Кто-нибудь да откроет в конце концов.

– Oh, mein lieber Fuhrer! – упала перед Гитлером великолепная Бетти Блумберг, а фюрер схватил ее за грудь. Вокруг забегали его пажи, кто-то на серебряном подносе нес воду и сахар, но фюрер только отмахнулся, он не мог отвести взгляд от огромных глаз Бетти, самых больших и самых темных из всех, которые на него когда-нибудь смотрели и в которых он утонет, как в холодном альпийском озере. Вождь Великого германского рейха чувствовал, что тонет и захлебывается и что очень скоро в целой вселенной не будет воздуха даже для одного его вдоха.

Пока она падала и пыталась найти самые лучшие и убедительные движения для этого падения, которое спасет мир, и пока она, вся в грязи и в крови, произносила свою единственную реплику, Руфь Танненбаум не видела, что в выходящие во двор окна больше никто не смотрит, все жалюзи спущены и все двери в подъезды закрыты.

Двое с винтовками, прислонившись к «Мерседесу», ждали, когда Руфь их заметит.

Сараево – Конавле – Загреб (август 2005 – июнь 2006)

Послесловие

Мне давно хотелось написать биографию Леи Дойч. Она была прославленной актрисой, убили ее в шестнадцать лет. Начав углубляться в тему, чтобы кратко описать жизнь Леи Дойч, я столкнулся с тем, что люди не хотели о ней говорить, и я, возможно, понял, почему это происходило. Если уж они и соглашались что-то сказать, то делали это с муками, с трудом, переходили на общие слова. В таком большем городе, как Загреб, не сочли нужным назвать что-нибудь именем Леи Дойч. Люди хотят всё забыть – ну что ж, по крайней мере, это лучше, чем оправдывать себя.