Руфь Танненбаум

– Какое горе! – сказал старый доктор, посмотрев на свернувшееся клубочком тельце, лежавшее в облупленном эмалированном тазу, на котором были изображены крупные красные розы. Мони стоял рядом с ним и громко плакал, но не так, как обычно плачут мужчины, с судорогами и криками, а спокойнее, как плачет попавший в кораблекрушение человек, которого через два дня после бедствия нашли спасатели и сказали, что всех своих близких он потерял, но он все равно счастлив, что остался жив.

XII

Ивка целыми днями лежала в постели, а госпожа Сколимовски, вдова инженера Альфреда, приходила к ней утром и вечером и приносила куриный бульон, гусиную печенку, телятину по-охотничьи с кнедликами из теста, шницели по-венски, безе с заварным кремом, рисовый пудинг с корицей и мусс из лесной земляники. А найдется ли во всем Загребе, милый Боже, повар или повариха, которая могла бы соперничать с госпожой Гортензией?

Ее бульончик, который она всегда варила из четырех семидневных цыплят, предназначался умирающим. После него человек спокойно и без страха ляжет в гроб или же чудесным образом поправится, встанет с постели и навалится на телятину и кнедлики. Когда болезнь подкосила инженера Альфреда, а было это летом 1908 года, как раз после того, как Австрия заявила об аннексии Боснии и Герцеговины, Гортензия сварила ему бульончик из четырех семидневных цыплят. Она купила их живыми, сама свернула им шеи и ощипала желтый пух так, как ее научила эта ведьма Адель Хоффбауэр, потом варила их два часа, пока мясо полностью не отделилось от косточек, а потом этим бульоном накормила своего Фреди, и он сразу ожил.

Тогда она все еще не знала, что с ним, но опасалась, что он подхватил что-то в Боснии, какую-нибудь страшную турецкую болезнь, пока от Влашича до Маглича выбирал деревья для вырубки. Госпожа Сколимовски негодовала, ох, как же сильно она негодовала на императора Франца-Иосифа и всех венских паразитов, у которых нет ни веры, ни души, коль скоро они послали в Боснию ее Фреди.

– А почему, дорогая моя Ивица, они не послали инженеров из Вены, почему посылают наших, загребских? Знали они, что делают, потому-то у них монархия и распалась. Когда этот мальчишка убил Фердинанда, я, деточка, поднимала бокал и праздновала. Фреди говорил – молчи, старая, теперь война будет! Да пусть будет, пусть хоть вся Европа погибнет, раз они мне его из Боснии больным вернули!

И она никогда ему не сказала, что знает, чем он болен, до конца делала вид, что его болезнь вызвана дикой страной и холодной водой. Знала Гортензия, эта мудрая женщина с Илицы, что ее жизнь потеряет смысл, если она обвинит Фреди в том, что он в Тесличе, у шлюхи Мицики, венгерки из Мохача, подцепил сифилис. И она будет вынуждена упаковать сумки и в тот же день уйти от него. Но куда? В Варшаву или в Краков? Явиться к папе и маме, а в 1908 году они еще были живы, и сказать им, что она ушла от мужа из-за того, что он в Боснии заработал сифилис?

И кто бы тогда для Фреди приготовил бульон из четырех семидневных цыплят?

Правильно сказала ей старая ведьма Адель: сифилис, дорогая Гортензия, это может быть только сифилис, но ты молчи и ничего ему не говори. Ни ему, ни другим, а если сможешь, постарайся ничего не говорить и самой себе, делай вид, что у него ишемия. Потом приехали какие-то люди из Боснии, пришел и доктор Ашкерц, он сказал госпоже Гортензии, что следует осмотреть и ее. С какой стати? Не она же легла с шлюхой Мицикой, чтобы теперь позориться перед венерологом, сами понимаете. Поди знай, как так получилось, что в Загребе все венерологи были евреи. Гортензия ничего не имела против евреев и не верила в поповские поучения насчет израильтян, но все равно она бы не обрадовалась, если бы какой-нибудь еврей, усмехаясь ей в лицо, сказал: «Мадам Сколимовски, у вас люэс». Или: «У вас нет люэса», – безразлично, такое ей не понравилось бы при любом варианте. Не ехать же, в самом деле, в Вену на осмотр к какому-нибудь тамошнему венерологу, который не еврей. А тот бы наверняка сказал – фуй, вонючие аграмцы, от них всегда несет чесноком и ракией, ничего удивительного, что жены у них сифилитички.

Госпожа Сколимовски в конце концов так и не позволила себя осмотреть, а поскольку от появления у Фреди первых симптомов болезни прошло уже больше двадцати пяти лет, сифилиса у нее наверняка нет. Да, эти нынешние доктора говорят, что люэс может затаиться и не давать о себе знать даже сорок лет, особенно у женщин, но все это пустая болтовня и способ вытянуть у почтенных матрон деньги, да еще и осрамить их.

Ах да, еще ведьма Адель сказала ей, что Фреди будет жить так долго, как долго она будет варить ему бульон из цыплят хотя бы два раза в неделю.

– Не умрет?

– Умрет, – ответила ведьма, – потому что ты перестанешь варить ему бульон. Ты убьешь его, потому что у тебя не хватит сил терпеть дальше, но сегодня ты об этом не волнуйся. Это все равно как печалиться, что когда-нибудь умрешь и ты сама.

Гортензия решила, что Адель созрела для Стеневаца. И сказала ей это, и схватила ее за волосы, но старая колдунья не обиделась.