Руфь Танненбаум

Когда грянула война и когда зимой 1915 года стали исчезать продукты, а вскоре начался и голод, Гортензия потратила на семидневных цыплят немало золотых монет. Но после того как разразилась испанка, от которой поумирали тысячи людей, а потом исчезли куры-несушки и одно яйцо стало стоить дороже человеческой жизни, она принялась расставлять по Загребу силки для голубей, которых ловила к ужасу и соблазну не только приличных людей, но и городской полиции, куда ее приводили чуть не каждый день. И всякий раз отпускали, потому как не знали, что с ней делать.

Два военных года она варила для Фреди куриный бульон из городских голубей, и он все-таки выжил. Наврала старая ведьма, говорила Гортензия каждому встречному, а Адель Хоффбауэр молча переносила эти унижения.

Она не лгала, но и Гортензия, варившая городских голубей, вовсе не обманула смерть, просто сифилис – это вялотекущая болезнь, которая развивается в глубине организма.

В начале 1923 года лесной инженер Альфред Сколимовски начал заживо разлагаться. У него гнили разные части тела, из его утробы воняло так, что Гортензия целыми днями жгла ладан, чтобы несчастный не задохнулся от собственного смрада. Но она перенесла бы и это, если бы вскоре у него не начал отказывать мозг. Сначала он ослеп, потом у него отнялась правая сторона тела, он больше не мог спать и целыми ночами стонал и звал на помощь в каком-то странном бреду, который на заре исчезал, и тогда Фреди приходил в себя, начинал умолять ее и дальше варить ему куриный бульон. В том своем бреду Фреди по именам называл женщин: Божицу, Госпаву, Филомену, Мару, Кату, Кристинку, Нору, Бару, Иванку, Ленку, Зорку, Лауру, Мирицу, Сенку, Терезию, Невенку, Милку, Герту, Ольгицу, Йованку, Фанику, Францику, Маргарету, Милосаву и даже какую-то Муесиру, но имени Гортензии не произнес ни разу. Когда он начал звать и Мицику, мохачскую шлюху, которая обслуживала клиентов в районе железнодорожных вокзалов в Добое, Усоре и Тесличе, госпожа Гортензия решила, что Фреди приходит конец и что семидневных цыплят следует заменить на других птиц.

Он заклинал ее святыми Антонием и Франциском, муками Господа нашего Иисуса Христа, Блаженной Девой и всем, что дорого ей на этом свете, заклинал ее страхом смерти и своей любовью, чтобы она и дальше варила суп из семидневных цыплят.

А потом Пуниша Рачич стрелял в Радича и других депутатов. Раненого народного вождя перевезли из Белграда, чтобы лучшие загребские врачи с надеждой и молитвой исцеляли его раны в его городе, среди его народа. Но все оказалось напрасно. В тот день, когда умер Стиепан Радич, Гортензия приготовила Фреди суп из четырех городских голубей.

Проглотив первую ложку, Альфред Сколимовски заплакал. И, не успев съесть все, что было в тарелке, умер.

Ивка дрожала от ужаса, вспоминая те последние супы. А вспоминала она их тогда, когда госпожа Сколимовски, милая тетя Гортензия, приносила ей в кровать тарелку с куриным супом. Ивка знала, что придет день и она выздоровеет, а выздоровеет она, как только забудет о своем мальчике и поймет, что он не мог умереть, раз никогда и не родился.

А Мони, он в те дни убегал из дома, только бы не встретиться с госпожой Сколимовски. Его рвало от запаха куриного супа, который пропитал оттоманку и шторы, ковры и одеяла, всю одежду, какая была в доме, пакетики с нафталином и Ивкину кожу. Каждое утро он протирал руки и лицо одеколоном, чтобы хотя бы от самого себя не чувствовать запах вареной курятины, а потом, чуть позже шести, уходил из дома, потому как госпожа Гортензия, бывало, появлялась с супом около половины седьмого. Шумная и улыбающаяся, она выныривала из облака пара и обнимала его – ах, Соломон, Соломон, опять ты такой озабоченный, не удивительно, что тебя донимает желчный пузырь, – и целовала его два раза, три раза, четыре раза, стараясь каждый раз поцеловать в губы. Он чувствовал на языке вкус ее помады, вкус зубного порошка из мела и старался выбраться из дома еще до того, как госпожа Гортензия начнет рассказывать о его покойной маме и о барышне Теодоре Моргенштерн, о том, как на них оглядывались и мужчины и женщины, когда они весной 1891 года проходили по Хармице[45], и о том, как покойная мама не сумела выбрать мужа, соответствующего ее красоте и обаянию, и нашла этого – прости Мони, ты мне как сын – Танненбаума, про которого поговаривали, что это не настоящая его фамилия, а что он, бедняга, перед каждым Рождеством продавал в городе елки, вот его и прозвали Танненбаумом[46]. Правда ли или люди лгут, этого, сынок мой, никто не знает. А тебе-то что, Мони! Если папа был бедняком, сынок-то совсем другой, разве нет? И потом она смеялась как сумасшедшая и несла Ивке тарелку с супом.