РУИНА

— Так ли, боярин? Быть может, наговор все? Подумай сам, к чему бы он задаром в Москву посылал?

— Задаром? Эх, не знаешь ты, видно, боярин, что у этого волка на уме! И я то ведь прежде тоже думал, что все наговоры, а потом случай помог убедиться в его хитрости дьявольской.

И Неелов передал Танееву все мнимые мысли и намерения Дорошенко, в которых уже успел уверить его Самойлович, а также и неожиданное свидетельство мальчика, подслушавшего случайно разговор Многогрешного с Дорошенковым послом.

— Что он турку поддался, так это уж так верно, как то, что мы вот с тобой здесь за столом сидим. И вовлекает он в этот безбожный союз и Многогрешного. Да сам посуди, кабы не думал Многогрешный под турка идти, посмел ли бы он таковы речи против Москвы говорить.

— Д–да, говорит уж такое, что слушать страшно. Стращал меня тем сегодня, что сыщет себе другого государя, что на Москву войной пойдет, что меня, коли еще раз к нему приеду, в Крым зашлет.

— Вот видишь ли, Александр Иванович, а ведь он такой человек: что у него на уме, то и на языке. Того ради и мы здесь ни живы ни мертвы сидим, да и старшины все в страхе пребывают, как бы он, озлившись, не велел и нас, и их связать да в Крым к хану на поклон отправить. А завтра, слышишь, собираются на правый берег ехать…

— Ох, уж недаром он туда поедет…

— Так что же нам делать, боярин?..

— Ковать железо, пока горячо. Народ ведь, сам знаешь, худоумен здесь и изменчив… Не дай Бог чего, так ведь многие головы к Многогрешному пристанут и возгорится тогда такой огонь, как и при Бруховецком. Того ради и не должны мы допустить сего. Самойлович и старшины, обозный да Думитрашка Райча да писарь генеральный верны нам, они мне крест целовали на том, чтобы пребывать век под Москвой. Пойдем и усоветуемся с ними. Самойлович — голова, что он скажет, тому и быть.

— Коли идти, так идти, да только как мы ночью пойдем?

— Эх, Александр Иванович, батюшка, — усмехнулся Неелов, — тут-то мы только и крадемся по ночам, аки звери дикие, друг к другу. Да вот изволь переодеться еще в сей стрелецкий зипун. Челядинники гетмана всюду рыскают да присматривают за нами.

Через полчаса с заднего крыльца боярского дома вышли два стрельца и скользнули в ночную тьму.

Тихо, бесшумно начали пробираться они вдоль спящих улиц, осторожно ступая по пушистому снежному ковру.

Все было тихо, безмолвно кругом. Снег сыпал сверху большими тяжелыми хлопьями, погребая под своей пеленой всякий звук.

Но вот стрельцы обогнули несколько улиц и начали подходить к большому будынку обозного Забелы, темневшему уже издали какою-то громадною бесформенною массой.

Ни один луч света не освещал это тяжелое здание.

— Да ведь тут спят все? — произнес тихо Танеев.

— Тс, нас ждут! — шепнул Неелов и пошел вдоль дубового частокола, окружавшего дворище генерального обозного.

Сделавши так шагов пятьдесят, он нащупал рукою замок и, вложивши в него ключ, отворил маленькую дверку, в которую и вошли оба.

Узкая, утоптанная тяжелыми сапогами тропинка вела от калитки к дому.

Неелов осторожно запер калитку и пригласил Танеева следовать за собою. Они пошли по тропинке через огород и подошли к заднему крыльцу дома.

Кругом все было тихо. Весь двор пана обозного, очевидно, покоился глубоким сном.

Неелов и Танеев воровски пробрались на крыльцо и тут только заметили, что у дверей стояла какая-то темная фигура, закутанная в сиряк.

— Кто идет? — произнес тихо стоявший у дверей.

— Свои, — отвечал так же тихо Неелов, подымаясь на ступеньки.

— Зачем?

— Хозяина навестить.

— А что с хозяином?

— Болен, в постели лежит.

— Отчего?

— От наговора.

— А! Ну так пожалуйте с Богом! — произнесла уже более громко фигура, распахивая перед пришельцами двери.

— Думитрашка? — спросил Неелов.

— Он самый, боярин.

Все трое вошли в просторные сени.

Думитрашка засунул дверь на тяжелый засов и пригласил всех следовать за собой. В сенях было совершенно темно, так что двигаться надо было ощупью, соблюдая при этом величайшую осторожность. Наконец Думитрашка отворил тяжелую дверь, и Неелов с Танеевым вошли в слабо освещенный покой.

Освоившись с сумраком, они заметили, что входная и выходная двери были завешены тяжелыми кылымами, а у стола, на котором стояла лишь одна свеча, сидели какими-то мрачными тенями обозный Забела, Самойлович, Домонтович и Мокриевич.

При виде вошедших все поднялись со своих мест.

Танеев и Неелов приветствовали по обычаю хозяина и гостей его и, сбросивши шапки и зипуны, заняли почетные места за столом.

— Панове старшины, — заговорил Неелов, — мы пришли совет с вами держать… вы верные слуги московские, говорите перед боярином нашим все, что знаете, как бы в самом Московском приказе.

Все старшины оглянулись на Самойловича, словно ожидая, чтобы он сказал первое слово.

Наступило минутное молчание.