РУИНА

— О, Боже наш! — заговорил Самойлович, глубоко вздохнувши и поднимая глаза к иконе. — Клялись мы служить гетману верно и повиноваться ему во всем, но клялись и говорить всегда правду. А потому и слушайте нас, шановные бояре, все расскажем мы вам, как на духу, а вы уже что сами умыслите, что скажете нам делать, то мы и чинить станем.

LVIII

Самойлович сделал маленькую паузу и затем продолжал со слезами на глазах:

— Беда великая, печаль неутешная настали на Украйне. По наущению дьявольскому, гетман наш забыл страх Божий, великому государю изменил вероломно. Не верил я вчинку лихому, да Господь устами отрока выявил правду, а потом ясный боярин Неелов сам своей персоной удостоверился в злых умыслах гетмана. Так вот я и повторяю, что гетман наш изменник и соединился с Дорошенком под державу турецкого султана. Присылал Дорошенко к нашему гетману чернеца с Стасовым образом, и на том образе присягнул ему гетман наш, чтобы быть ему с Дорошенко под державой басурманской, и 24 тысячи ефимков дал наш гетман Дорошенку на наем охотного войска.

— Ох, а на кого они эти войска собирают! — продолжал Мокриевич. — Я — писарь генеральный, привел меня Демьян к вере и велел писать про московские дела такое, чего в Москве и не бывало, все затем, чтобы отвратить Украйну от Москвы.

— Потом созвал нас, старшину, — подхватил Домонтович, — и говорил нам: «Пишут, мол, мне из Москвы, чтобы я всю старшину собрал да к москалям сослал, а они уже там, панове, зашлют вас всех в Сибирь». Всех Сибирью стращает, лишь бы отвратить от Москвы.

— Меня тоже призывал к себе одного ночью, — заговорил Думитрашка, — завел в комнату и велел Спасов образ целовать на том, чтобы мне быть с ним заодно и царских ратных людей, что в Батурине и в иных городах, побивать. Только я такой присяги не ставлю в присягу, потому что присягал неволею, убоясь смерти. А по своему прежнему обещанию готов служить Москве верой и правдой, хотя бы меня гетман велел по членам разнять.

— Всех нас склоняет гетман к измене, — заговорили разом старшины, — только мы клялись в Московской протекции пребывать и не можем клятвы своей изменить, а коли вы его от прелести басурманской не отвратите, так придется нам всем бежать этой ночью отсюда, потому что прикажет он нас побить или в воду покидать за то, что мы в измене с ним быть не хотим. Да и вас, бояре, как бы не связал он да в Крым не отослал. Уже давно бы он над тобою, Неелов, и над стрельцами что-либо худое учинил, кабы мы не берегли вас.

— Дела, — протянул Танеев, у которого от одного напоминания о Крыме волосы поднялись на голове и мурашки забегали по телу.

А слова старшины были довольно правдоподобны: всего можно было ожидать от бешеного гетмана. Танееву вспомнились кровавые расправы со стрельцами при Бруховецком, и холодный ужас охватил его с ног до головы. А старшины передавали между тем один за другим все более и более ужасные сведения о заговоре, составленном между безбожным Дорошенко и Многогрешным для погибели Москвы.

— Высокошановные бояре, — заговорил снова Самойлович, когда старшины достаточно высказались, — для того мы и просили вас пожаловать сюда, чтобы высказать вам все, что мы знаем, а вы уже решайте, что делать, только решайте сегодня, потому что завтра будет уже поздно. Завтра гетман идет на правый берег, пускает слух, будто в Киев Богу молиться, на самом же деле только для того, чтобы видеться с Дорошенком в Печерском монастыре. Если мы сего злохищного волка теперь не задержим, то уж он из Киева назад в Батурин не вернется, а отдаст казакам приказ побивать стрельцов, и начнется с сего кровопролитие великое и зачатие к войне.

— Нет, нет! — произнес решительно Неелов. — Выпускать нам крамольника из Батурина невозможно, понеже, коли подымется мятеж, погибнем все до единого.

— А как задержать его? Смотрите, панове, не вышло бы тоже кровопролития? — возразил Танеев, теперь уже проклинавший себя в душе за то, что согласился приехать сюда.

— О том, боярин, не беспокойся, — заговорил Самойлович, — лишь бы твое соизволение было, а мятежа никакого не будет: гетманской надворной команды теперь нет в Батурине. Стрельцы всюду на воротах и на фортках стоят. Мы, старшины, этой ночью волка свяжем и отдадим его Григорию Неелову.

— А я его с стрельцами и отправлю в Путивль, — добавил Неелов, — и, написав его вины, сам повезу в Москву.

— А в Путивль из Батурина можно конно поспеть в одну ночь, — вставил Самойлович, — пока утро настанет, все кончено будет, без шума и кровопролития.

Но Танеев, видимо, не решался еще дать своего разрешения на такое рискованное дело.

— А как узнает войско о том, что гетмана забрали, не подняли бы бунта?

— Не бойся того, боярин! — воскликнул Думитрашка. — Гетмана никто не любит в войске, безмерно жесток и с казаками, и с старшиной, боятся его только, а всяк Бога благословит, коли от сего злохищника Украйну избавят.

— Невозможно нам его выпускать, невозможно, — заговорили разом старшины, — надобно его взять под караул сегодня же ночью, до рассвета!

Неелов также поддержал старшин.

С минуту еще Танеев раздумывал.