Руина

— Бог видит, как я тронут безмерной и. нежданной лаской пресветлейшего царя–государя моего, нашего батька и милостивца! — воскликнул взволнованным голосом гетман, утирая рукой словно бы слезящиеся глаза. Желание здравия со стороны государя означало действительно великую его милость и доказывало, что все доносы на гетмана были пренебрежены и отринуты державной рукой, а это подняло сразу упавший дух гетмана и вызвало на его бледно–серые щеки радостный багровый румянец. — Прошу передать мою найщиришую дяку его пресветлой царской милости и желание ему здравия, долголетия и благоденствия, — закончил он ответное приветствие, поклонившись снова до перил кровати и коснувшись пола рукой.

— Великий государь жалует и милостиво похваляет гетмана Демьяна Ивановича за его верную службу, — промолвил на это официально Танеев.

— Безмерно осчастливлен благодеянием царским, — ответил гетман, — и прошу прощенья перед великим государем моим и перед тобой, пресветлый посол, что тяжкая хвороба заставила меня выслушать, сидя, вельми ценный для меня, недостойного, привет нашего найяснейшего державца и батька, — и в третий раз гетман отвесил низкий земной поклон.

— Да отчего эта хворость тебе приключилась? — спросил уже участливо царский посол.

— От мнения и огорчения за доносы на меня великому царю–благодетелю, за наплеты на его верного подножка.

Вороги мои суть тоже вороги и московской протекции: они лютуют на меня за мою преданность и верность Москве и желают наставить другого гетмана, какой бы к Польше тянул да надавал бы им от Речи Посполитой побольше шляхетских привелей и сваволья.

— Ну, коли от крамольников и от их непутевых речей тебе занедужилось, Демьян Иванович, то буди здрав и духом воспрянь… По неизреченной милости, осударь-батюшка шлет тебе грамоту, а из сей грамоты узреть можешь, что его царское величество не токмо благоволит к твоей милости, но и радеет за тебя пред патриархом в Цареграде.

XL

Гетман смиренно принял из рук Танеева царскую грамоту, поцеловал подобострастно государственный герб на печати и, призвав своего есаула, велел ему прочесть царское послание. Во время чтения грамоты гетман сидел, наклонив почтительно голову и сложив покорно на груди руки; а в груди у него бодрей и бодрей билось сердце, и в поникшем челе пробуждалась мятежная мысль: «Только бы вот сейчас не обрушился на меня царский гнев, а как примем меры, так я тебе, боярин, отпою за теперешнее унижение», — думал гетман, бросая украдкой из-под нависших бровей на Танеева недобрые взгляды.

В грамоте подтверждалось, что царь изветам на гетмана никакой цены не дает, что пребывает к нему по- прежнему благосклонным и верит в его верноподданную преданность; далее сообщалось, что царь писал патриарху и просил снять с гетмана незаслуженное им неблагословение, что царь писал также и королю польскому, чтобы не забирал пограничных русских людей и что назначит комиссаров для определения точной границы по Андрусовскому договору, а в заключение извещал, что просимые Многогрешным имения закреплены царской милостью за гетманом и за его родом в вечность.

Каждое слово царской грамоты отзывалось живой радостью в сердце гетмана и пробуждало в нем уверенность в своей силе, а милостивое пожалование ему богатых маетков вызвало порыв необузданного восторга.

— Да хранит Господь его царскую милость! — воскликнул он, поднявшись бодро с постели. — И я, и дети, и внуки мои, и правнуки — верные и вечные рабы его пресветлого величества, и головы за него положим! Гей, меду сюда, старого да моцного, выпьем за здоровье моего благодетеля и нашего, Богом данного, батька.

Принесли немедленно объемистые золотые кубки, наполненные черной маслянистой влагой. Гетман вручил один кубок своему почетному гостю, а другой высоко поднял и провозгласил тост за здравие и благоденствие царя. После здравицы гетман усадил своего дорогого гостя у кровати и сам сел уже свободно на ней, спустив ноги и позабыв о своих тяжких недугах. Принесены были жбаны с медом, с венгерским и сулеи с ратафией; стали наполняться и опорожняться кубки, а за кубками потекла веселее и непринужденнее беседа. С каждым новым кубком гетман становился бодрее, смелее и несдержаннее в речах. Он даже стал упрекать Танеева и Малороссийский приказ в том, что они держат руку поляков, во имя этого позорного Андрусовского договора, который ляхи давно уже потоптали ногами.