Руина

«Когда б только нашли, когда б не ушел, бестия, — думал он, — а я уж не выпущу: допытаюсь, изжарю живьем, а допытаюсь, кто он, откуда и с какими целями приезжал? И если только шпиг… О, лучше б ему на свет не родиться… если же справедливый монах, то… то… во всяком случае, не следует его пускать, чтоб он рыскал по свету и торговал моими мыслями. А коли удрал?.. Не доведи, Боже!»

Несколько раз звал гетман джуру и справлялся у него о Горголе, но получал все один и тот же ответ, что тот еще не возвращался, и этот ответ злил гетмана и вызывал потоки ругани и угроз; второго гонца к Самойловичу он все- таки не послал, боясь обнаружить свою тревогу. Услышав о раздражении гетмана, в замке все притихло и заходило на цыпочках, в ожидании неминуемой грозы… И она бы разразилась непременно, если бы не отворилась наконец дверь и в ней не появился ожидаемый с болезненным нетерпением сомнительный чернец.

Появление чернеца до того обрадовало гетмана, что накопившийся от долгого ожидания гнев разрешился у него радушной приветливой фразой:

— Наконец-то, панотче, слава Богу! Садись, будь гостем: мы еще не столковались с тобой… бессонница у меня, так я и обеспокоил… уж прости болящему, велелебный отче!

Несколько бледный, но совершенно спокойный, стоял чернец перед гетманом и не трогался с места, словно относился безучастно к приглашению.

— Садись, батюшка! — повторил Многогрешный, опускаясь в кресло и указывая рукой чернецу на соседнее.

Прошло несколько мгновений… и вдруг монах, вместо того, чтобы сесть, снял клобук и сорвал привязанную бороду, превратившись сразу из старца в цветущего красотой и здоровьем молодого еще рыцаря.

Гетман сорвался с кресла и крикнул несколько испуганным голосом:

— Что это значит? Гей!

— Не зови никого, ясновельможный батька, — остановил Мазепа жестом порыв гетмана. — Вглядись лучше, кто я?

Многогрешный схватил монаха за плечи и, приблизив к нему свое встревоженное лицо, впился в него глазами.

— Мазепа!? — вскрикнул он, отшатнувшись.

— Он самый, — ответил с улыбкой ряженый, — генеральный есаул гетмана Петра Дорошенко и посол от него к твоей ясновельможной милости.

Многогрешный, словно подкошенный наплывом необычайного волнения, опустился снова тяжело в кресло и, не сводя пристального взора с этого переодетого посла, тяжело дышал, стараясь сообразить и понять причину такого поступка.

— Не для Цареграда ли надел пан рясу чернечью? — заговорил, после некоторого молчания, саркастически гетман. — Чтобы иметь доступ к святейшему патриарху, да так и забыл до сих пор ее скинуть?

— Я не был, ясновельможный, в Цареграде, — ответил, потупя очи, Мазепа.

— Как? Значит, все, что пан мне говорил утром, — зашипел Многогрешный, сверкнув злобно глазами, причем губы его побелели заметно, — значит, все это вымысел, байка, сочиненная мне в насмешку?

— Клянусь небесными силами, что все переданное мною твоей милости есть чистая правда.

— Каким же образом? Пану приснилась эта правда, что ли?

— Нет, я ее добыл из верных источников. Гетман мой действительно хлопотал в Цареграде за ясновельможного пана через митрополита Терлецкого; найпревелебнейший владыка посылал туда с листом протопопа Мурашку, и тот привез известия, какие я передал твоей милости… Что известия эти не ложны, то подтвердил сегодня и святой отец Манасия.

— Да так ли это? — произнес уже более успокоенным голосом гетман, и веря отчасти словам Мазепы, и все-таки желая услышать от него какие-нибудь новые доказательства.

— Если не доверяешь, ясновельможный, ни мне, ни греческому владыке, то справься у святейшего отца, — ответил с достоинством Мазепа. — Наконец, через несколько дней лучше всего убедит твою милость разрешительная патриаршая грамота, которая выслана из Цареграда до отъезда еще Манасии.

Гетман вспомнил, что Манасия действительно утверждал это, как переводил чернец, — и, видимо, успокоился.

— Нехай так; но для чего же пан явился ко мне ряженым, словно на перезву с приданками?¹

^__________

¹ Парадный обряд при свадьбах: рядиться в понедельник.

— Для того, чтобы не дать московским соглядатаям повода заподозрить гетмана в сношениях с Дорошенко. Москва этого боится, а воеводы окружили ясновельможного пана целою хмарою шпигов.

— А его мосци и это известно?

— К сожалению, я пробыл чернецом здесь три дня и много за эти три дня проведал.

— Гм, гм!! — промычал не то подозрительно, не то уныло пан гетман и глубоко задумался. Мазепа все стоял перед ним, держа клобук и бороду в левой руке, и ощущал в груди жуткое чувство, чувство неуверенности, даже страха, что и этот допрос, и это свидание с гетманом кончатся чем-то недобрым.

— Добре, — словно вздохнул, после долгого раздумья, Многогрешный, — горазд! Но для чего же пан мне не открылся здесь сразу, а морочил голову разными вздорами.