Руина

Самойлович низко поклонился Танееву и вышел из покоя. Выйдя на двор, он начал нарочито громко отдавать приказания для приготовления к предстоящей поездке гетмана, так что через полчаса все во дворе гетманском знали, что гетман завтра уезжает в Киев.

Сделавши здесь свое дело, Самойлович. опять возвратился в гетманские покои. Он был уверен, что Многогрешный при своем возбужденном состоянии выскажет теперь Танееву все, что таилось у него в глубине души, а потому ему желательно было, чтобы и Неелов сделался свидетелем этой беседы.

Он отыскал Неелова и пригласил его следовать за собой. При содействии Горголи они вошли в соседнюю с гетманской приемной комнату и заняли место у скрытого в стене потайного слухового окна.

Голос гетмана, громкий, сердитый, слышался явственно, но сразу было трудно разобрать, о чем он говорил.

Самойлович и Неелов начали внимательно вслушиваться и через несколько минут поняли, что речь шла о Киеве, но вот сердитый голос сразу оборвался, видимо, заговорил Танеев. Но не долго говорил он, — через минуту снова раздался гетманский голос, и так громко, так резко, что до слушателей совершенно ясно донеслись произнесенные им слова:

— Никаким словам вашим не верим. Чего очи наши не видали, а уши не слыхали, ничему тому не верим. Много нам писаного из Москвы посылают, только бумагою да ласковыми словами утешают, а правды никогда не объявят. Да только не думайте, что с дураками в прятки играете. Время пришло нам свой разум держать!

Снова в комнате стало тихо, — видимо, Танеев успокаивал гетмана, и вот опять раздался бешеный крик гетмана:

— Что толковать! Знаем мы, что вы тайно отдали Киев ляхам, для того и послов наших на совещание с польскими комиссарами не допустили, чтобы нам отдача Киева неведома была. Не саблею вы взяли нас и преславный город, — поддались мы под вашу руку доброхотно, для единой православной христианской веры, а коли вам город Клев и Запорожское Войско не надобны, так забирайте из наших городов своих стрельцов и воевод, сыщем мы с Войском Запорожским иного государя. Я, гетман, видя ваши неправды, решил сам за свой край стоять; тотчас после Светлого воскресения пойдем сами в польское государство великим собранием! Ну, а как над польским государством что-либо учинится, тогда и кому-то иному достанется!

Далее Самойлович и Неелов не могли уже разобрать слов гетмана: речь его становилась все возбужденнее и возбужденнее… Судя по ее тону, Самойлович заключил, что гетман уже окончательно вышел из себя.

Вот послышалась опять тихая речь Танеева, но не прошло и нескольких минут, как его перебил бешеный возглас гетмана:

— Все вы набрались от поляков их лукавых слов и нравов, и ты, Александр, коли еще раз ко мне с неправдой приедешь, то будешь в Крыму!

И вслед за этим двери гетманской приемной распахнулись, и из них вышел Танеев, весь красный и смущенный необычайно резким приемом гетмана.

— Что, слышал? — обратился Самойлович к Неелову.

— Слышал. Готовьтесь к вечеру, — ответил тихо Неелов, и приятели разошлись.

Наступил теплый зимний вечер, снег падал мягкими хлопьями, устилая белым пушистым ковром узкие улицы Батурина. На улицах было темно и пустынно, редко когда попадались запоздалые прохожие, закутанные в кереи. Кругом было тихо, безмолвно, только иногда ленивый лай собаки да протяжные окрики часовых, доносившиеся с городских стен, нарушали эту тишину.

В занесенных снегом домиках кое–где еще светились красноватым огоньком маленькие окна, но большинство домов было уже погружено в полную темноту.

Такая же темнота окутывала и дом начальника стрельцов, московского боярина Неелова.

А между тем в доме не спали.

В освещенной комнате боярина сидели друг против друга боярин Неелов и прибывший из Москвы посланец Танеев.

Стол был уставлен разными блюдами и фляжками, но все кушанья оставались нетронутыми.

Собеседники вели между собою важную и серьезную беседу.

— Ну, так что же ты о гетмане скажешь? — говорил Танеев, опершись бородой на руки и уставившись на Неелова своими выпуклыми глазами.

— Да что же говорить? Сказывал я тебе правду о нем и в первый твой приезд, а теперь еще больше скажу: не тот совсем гетман стал, и коли он еще с год на гетманстве просидит, дождемся мы великой беды.

— Что так?

— Атак, что, видимо, уже соединился он с Дорошенком. Совсем переменился. И со мной, и с моими сотниками обходится не по–прежнему: стрельцов по се время у ворот и у фортов малого города стояло по сту человек, а теперь велит ставить лишь по десяти. Ключи городские еще живут у меня, а как только приезжает кто, велит сейчас ключи к нему посылать. Против Москвы постоянно таковы речи говорит, что нам и слушать их негоже. С Дорошенко вечно тайно ссылается. На банкетах за его здоровье пьют и меня пить заставляют. Ох, уж совратил его сей Иуда- предатель!

— Так, так, — произнес в раздумье Танеев, — а знаешь ли ты, боярин, что Дорошенко челом бьет нам, чтобы Москва взяла его под свою крепкую руку?

— Ах, он предатель! — вскрикнул Неелов. — Да ведь он уже турку поддался!