Руина

При этих словах Неелова кровь прилила к лицу Самойловича. Он понял всю бестактность своей непоправимой выходки. Действуя против Многогрешного, он являлся перед Нееловым совсем беспристрастным человеком, даже окруженным отчасти ореолом самопожертвования, — в действиях же его против Дорошенко всякий мог заподозрить скрытую месть. Несчастная история с гетманшей была, видимо, известна и Неелову. Теперь же этим неосторожным словом, так неожиданно вырвавшимся у него, Самойлович только подтвердил подозрения Неелова и не дал ему никаких фактических доказательств.

Бешенство охватило Самойловича.

Оказывалось, что Дорошенко уже успел усыпить бдительность Москвы, и борьба, которую Самойлович считал такой легкой, принимала теперь совершенно иной характер.

Быть может, Москва уже согласилась принять Дорошенко и назначить его гетманом на обе стороны Днепра. Оттого-то Неелов так и оправдывает его и осуждает Демьяна. О, этот Мазепа, как он тонко провел его…

Самойлович побелел от бешенства. Он не мог теперь ничего сделать, у него не было доказательств: гетманшу, конечно, нельзя было ставить свидетельницей, да и показания Думитрашки, ввиду его неприязненных отношений к гетману, делались сомнительными.

Не зная, что предпринять, и опасаясь выдать себя перед Нееловым, Самойлович поднялся с места и собрался было уходить домой, как вдруг дверь отворилась, и в покой Неелова вошел один из стрелецких начальников.

— Вельможный боярин, дело к твоей милости! — произнес он, кланяясь и останавливаясь у дверей.

— Говори, что случилось, не бойся, сказывай все при пане генеральном судье, — отвечал Неелов.

— Да вот тут дело какое: услыхал я нынче, что один малый джура бает со стрельцами в караульне. Стал я прислушиваться, о чем это он речь ведет, да как услыхал о чем, так индо обомлел весь!

При этих словах Неелов всполошился.

— А о чем же он говорил?

— Да вот привел я его сюда с собою, допроси сам, боярин.

— Веди, веди! — произнес живо Неелов и, взволнованный этой вестью, поднялся с места.

Стрелец вышел.

Самойлович стоял ни жив ни мертв.

Что мог сообщить этот джура? А вдруг, как он подслушал их заговор и пришел теперь сообщить об этом Неелову? Сердце у Самойловича замерло в груди.

Минута показалась ему вечностью.

Но вот двери отворились, и в них вошел стрелец в сопровождении молоденького джуры. Из груди Самойловича вырвался облегченный вздох: мальчик был незнаком ему. Это устраняло главную опасность.

Испуганный джура низко поклонился и остановился у дверей.

— Ну, хлопче, — обратился к нему стрелец, — расскажи все, что ты знаешь, вельможному боярину; не бойся ничего, — все говори.

— Говори, говори, малец, — отозвался приветливо и Неелов, — я тебя щедро награжу за твою службу.

Но мальчик дрожал и нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Дело в том, что малец сей был в соседнем с гетманской опочивальней покое, когда к гетману прибыл монах, — заговорил за мальчика стрелец, — вот он зря приложил в одном месте ухо к стене — ан, слышно все, о чем говорят в гетманской опочивальне. Это его забавило, и стал он прислушивать…

— Ну, ну и что же ты услыхал, да говори же, дурачок, не бойся! — произнес ласково Неелов.

Самойлович снова замер.

А что, как этот мальчишка услыхал, что Мазепа уговаривал Многогрешного быть покорным Москве?

— Услыхал я, — заговорил с трудом мальчик, — что кто-то уговаривал нашего гетмана злучиться…

— С кем?

— С Дорошенком.

— Ну, ну и еще что говорил?

— И еще говорил, что в своей хате — своя правда… И что какой-то договор можно порвать… И жаловался еще дуже на москалей.

— А гетман же что?!

— И гетман тоже москалей лаял и говорил, что треба спасать отчизну… А потом тот, другой, сказал: «Вот твоей милости лист от Дорошенка».

— А что было писано в том листе?

— Того не знаю. Гетман долго молчал, а потом стонал да плакал и сказал другому: «Так, так! Правду Петро пишет, вот ему рука моя».

— А потом о чем они еще говорили?

— Потом гетман сказал: «Давай писать уклад».

— Что ж они в нем писали?

— Того горазд не вспомню… читали и про войско, и про то, где собраться всем и в какое время.

— А про Турцию ничего не говорили? — вмешался в допрос и Самойлович.

— Про Турцию?.. Так, так, згадывали и про Турцию… что можно и Турции поддаться… Приглашает, мол, султан… Да еще тот, другой, прибавил: «Не такой страшный черт, как его малюют».

С души Самойловича скатилась каменная гора.

— Воистину Господь умудряет младенцев! — вскрикнул он с неподдельным восторгом, подымая к потолку руки.

Эти слова мальчика, видимо, взволновали и Неелова.

— А потом же что они делали? — произнес он поспешно.

— Потом тот, другой, сказал: «Дорошенко посылает тебе Спасов образ». И гетман наш клялся на том образе Дорошенку, а тот поклялся гетману за Дорошенка. И когда тот уходить стал, так попросил гетмана, чтобы бросил его нарочито в тюрьму, чтобы никто в Батурине не догадался, зачем он к гетману приезжал.