Руина

— Да, щупал всюду, так ведь прямо не решался говорить, чтобы заранее не вспугнуть пташек, — никто не слыхал ничего о Сыче. Один только из старых запорожцев говорил мне, что за гетмана Богдана был такой богатырь, да потом пропал куда-то, а остальные ничего не знают.

— Так–так, — произнес задумчиво Мазепа, — я ведь говорил тебе, что никто не знал, где прячется этот хутор и кто живет в нем.

— А как Сирко?

— Да обещал сделать все, что можно, сам хотел лететь со мною.

— Ге, ге! Душа казак! — улыбнулся Гордиенко. — Если уж он пообещал, так, верь мне, все сделает, и мы Галину, хоть бы она была и на дне морском спрятана, — отыщем.

— Дай-то, Боже! В час добрый сказать, а в лихой помолчать! — ответил ободренный словами товарища Мазепа.

Товарищи наполнили свои кубки и выпили.

Поздно ночью заснул Мазепа, утомленный всеми дневными впечатлениями, крепким, непробудным сном.

Рано утром разбудил его какой-то странный, протяжный звук, потрясавший весь курень. Мазепа быстро вскочил на ноги и тут только понял, что это выстрелили из гарматы, сзывая запорожцев на раду.

Сердце Мазепы как-то сжалось: он понял, что ему предстоит решительная битва.

Выстрел этот разбудил сразу всех, заснувших трезвыми, так как он означал созыв товарыства на важную раду. Проснувшиеся — и старые и юнаки — вскочили и начали энергично будить подкутивших накануне братчиков, спавших мертвым сном в самых смелых позах; будили их и кулаками в спину, и чоботами под ребра, не обошлось, конечно, без крепких слов. Вслед за первым выстрелом раздался через четверть часа второй, а затем еще, через такой же промежуток времени, — третий. Как в летнее ясное утро вылетают роящиеся пчелы из ульев и играют возрастающими тучами, жужжа на солнце и кружась над его яркими лучами, так вылетали из своих куреней запорожцы и покрывали волнующимися массами весь майдан: червоные жупаны, расшитые золотом кунтуши, турецкие куртки, даже одни белые сорочки, да синие либо кармазинные шаровары запестрели на всем пространстве.

Многие из ближайших зимовников, так назывались запорожцы, оселившиеся уже на хуторах, до которых долетел призывный выстрел гарматы, спешили тоже на раду и, спешившись за валом, примыкали к толпе товарищей.

На майдане уже волновалось целое море голов, с каждым мгновением становилось там тесней и тесней, все это столпившееся товарыство толкалось, сновало от куреня к куреню, расспрашивая друг у друга о причине сбора. Сообщались различные предположения, поднимались споры и брань. Немолчный говор усиливался и напоминал уже шум почерневшего, взбуренного моря.

Наконец протиснулся к большим литаврам — к склыку — сам довбыш и ударил в них своими довбешками. Говор стал постепенно стихать, и вскоре из кошевого куреня вышел в парадном жупане и при клейнодах (регалиях) сам кошевой, батько Сирко; за ним хорунжий нес малиновое знамя Запорожского Войска, а бунчуковый товарищ — белый развевающийся бунчук; за Сирко шел Мазепа, а за Мазепой двигалась войсковая старшина. Шествие остановилось у церкви, на возвышенной площадке, и кошевой, снявши шапку, приветствовал собравшееся товарыство. Чубатые головы обнажились, и в ответ на приветствие кошевого шумно гаркнула вся площадь: «Здоров, батьку! Будь славен вовеки!» — И сразу все стихло, притаилось так чутко, что стали даже слышны долетавшие из далекого Предсечья глухие удары молотов и неясные выкрики паромщиков на переправе.

Сирко громогласно объявил насунувшейся жадно многотысячной толпе, что к славному Запорожскому Войску прибыл посол от гетмана Петра Дорошенко, генеральный писарь Иван Мазепа, с важными предложениями, для обсуждения которых и созвана им рада, а в чем эти предложения, нам изложит сам шановный посол, а мы их внимательно выслушаем.

Толпа заволновалась немного и ответила кошевому дружно:

— Просим поведать!

Тогда выступил вперед Мазепа, и, снявши шапку, поклонился на три стороны и сказал выразительно:

— Его ясновельможность, гетман Правобережной Украйны, Петр Дорошенко, шлет пречестному и преславному на весь свет товарыству и войску свой привет и желает вам здравствовать и прожить долго на счастье и на утеху краю родному.

Витиеватое приветствие пришлось по душе запорожцам, вспыхнул во всех концах одобрительный гомон и слился в дружный ответный крик: «Спасибо нашему славному гетману за доброе слово! Век ему долгий! А мы за родной край рады и головы положить!..»

— Позвольте же, шановное и славное товарыство, от имени нашего гетмана речь к вам держать! — начал обычной фразой Мазепа.

— Держи! Мы слушать тебя рады! — откликнулась толпа.

— Высокоповажное товарыство, славное воинство церкви Христовой, завзятые удальцы и защитники нашей страдающей неньки Украйны, ее верные сыны и наши любые братья! — начал торжественно Мазепа, и ропот одобрения пробежал волной по толпе.

Мазепа повел речь искусно, красноречиво, пересыпая ее поговорками, излюбленными выражениями и юмором, — он сразу же завладел вниманием и сочувствием слушателей.