Руина

— Слушай, Мазепа, — заговорил он суровым, отрывистым тоном. — Я простой казак, хитрить не люблю и не умею, говорю то, что думаю. Вот слушай правду: не так думал я встретить посла от Дорошенко, а как увидал тебя, обрадовался, — помни, тебе обрадовался, потому что ты мне тогда еще давно по душе пришелся, а что до дела, так скажу тебе прямо: напрасно Дорошенко присылает тебя ко мне; не последую я никогда его советам; нам известно, что вы уже поддались басурманам, и мы будем против этого стоять всей душой; будем трудиться, голов своих не пожалеем, и или вырвем Украйну из турецкой неволи, или сами поляжем до одного.

— А если гетман не поддавался басурману, а если ты, пане атамане, даром на гетмана горы вернешь? Что тогда? — произнес вопросительно Мазепа.

При этих словах Сирко вспыхнул:

— Как? Разве вы не посылали послов в Турцию, разве не было у вас рады на Росаве, разве не присылал вам грамоту султан?

— Посылали в Турцию, была и рада, и грамоту присылал нам султан, — все это так, только в неволю басурманскую Украйну никто не отдавал. Не любишь ты, пане атамане, хитрить, а хитрых людей слушаешь, которые только хотят мутить в Украйне и в мутной воде рыбину ловить.

Сирко хотел было возразить что-то, но Мазепа продолжал дальше:

— Нет, постой, пане атамане, выслушай меня: давно уже мы слышим, что враги отчизны распространяют кругом вести о том, что будто бы мы отдались в подданство Турции, для того, чтобы смущать и подымать против нас народ. Вот потому-то гетман и прислал со мной грамоту султана, чтобы я показал ее тебе и всем запорожцам.

— Она с тобой? — произнес живо Сирко.

— Да, со мной, — отвечал Мазепа, — выслушай ее и уверься в том, что сообщение о нашем подданстве было ложью и клеветой.

Мазепа достал толстый, сложенный пакет, развернул его и принялся читать Сирко вслух перевод грамоты султанской. Угрюмо и сумрачно, подергивая свой длинный ус, слушал его Стирко. Несмотря на то, что в грамоте не говорилось о подданстве, а упоминалось только о том, что булава и бунчук посланы Дорошенко в знак приятельства и страх врагам, султан не требует с Украйны никаких податей и поборов, а только за свою защиту требует, чтобы войско казацкое являлось по первому его зову, — Сирко, видимо, остался недоволен договором.

— Хан крымский со своим войском и Петр Дорошенко с Запорожским Войском — пусть оба меж собой крепкое братство имеют, — произнес вслух Мазепа, но Сирко не дал ему закончить.

— А не дождется он, турецкая собака, видеть этого, чтобы Запорожское Войско с крымским ханом браталось, — вскрикнул он, гневно ударяя кулаком по столу, и поднялся с места, — пусть гетман Дорошенко братается с ханом, коли ему того захотелось, а Войско Запорожское не побратается с ним никогда! Да, никогда, никогда, говорю тебе; так и передай и самому гетману, и самому султану!

Лицо Сирко от гнева покрылось багровой краской, глаза засверкали.

— Пане атамане, — перебил его Мазепа, — не о братстве идет речь, — что там спорить о словах, — а о том, чтобы охранить Украйну от набегов татар, из-за этого и должны мы были войти в разговор с султаном.

— Сабля казацкая, а не дружба с татарами обороняла до сих пор Украйну от басурманов, — продолжал горячо Сирко, — или вы думаете, что бумага ваша вернее этой крепости! — воскликнул он громко и ударил себя по груди. — Сжечь, истоптать, изрубить эту бумагу может всякий султан, а сердца казацкого изменить не может никто. На то Господь Бог и Запорожье здесь поставил, чтобы оно своим мечом охраняло святой крест, а вы, забывши завет Божий, пошли искать ласки у басурмана, так не надейтесь же на нас!

— Не забыли мы о нашем славном Запорожье, — возразил Мазепа, — забыл ты, пане атамане, что не одни теперь у нас враги татары, а чтобы биться со всеми ими, ни нашей, ни вашей силы недостаточно, найпаче, если ей приходится делиться на несколько частей. Потому-то мы и задумали на время учинить згоду с султаном, чтобы таким образом защитить себя от татар и направить свои силы в другую сторону. Сам знаешь, какое время: снизу дым глаза ест, а сверху каплет. Надо искать у кого-нибудь защиты!

— Ищите ее у христианских держав, — произнес запальчиво Сирко.

— У каких? — вскрикнул живо Мазепа. — У тех, что соединились Андрусовским договором? Ха, ха! Да разве ты сам не знаешь, пане атамане, не обращались мы к Москве, чтобы она приняла нас и соединила разорванную Украйну? Но ведь она не хочет ни за что теперь нарушать мира с ляхами, а Польша! — Мазепа махнул рукой. — Вспомни только панское иго, вспомни унию — и тогда суди сам, можно ли нам оставаться в подданстве у нее. Ох, ох! В том-то и горе наше, что для защиты своей веры должны мы обращаться к невере.

— А невера защитит? — вскрикнул горячо Сирко. — Лучше уж в двух разорванных частях существовать, чем всем соединиться для того, чтобы пойти на погибель к басурманам.

— А будет ли долго существовать разорванная на три куска Украйна? — произнес с горькой иронией в голосе Мазепа. — На, смотри, теперь мы обратились к ляхам, скрепя сердце, забывши давнюю вражду, обратились мы к ним…