Руины

Чемодан сдал в камеру хранения. Волочить его за собой не было никаких сил. Бутылку с коньяком положил в пакет с рекламой таллиннского «Марата», туда же сунул пару пачек привезенной с собой «Элиты». Кишиневские сигареты лучше рижских, и курить Андрей собирался местные, а «Элиту» думал отдать кому-нибудь в качестве сувенира. Латинский алфавит производил на местных жителей магическое действие. В изнуренных дефицитом мозгах, мелькали картинки западного образа жизни.

По дороге к центру города, неподалеку от автовокзала, когда-то был отличный винный подвальчик. Он подумал, что неплохо бы пропустить сейчас полтора стакана красного вина и потом уже отправиться по друзьям и воспоминаниям.

Вина не досталось. Дверь подвальчика была заколочена, поверху густо закрашена суриком, и у ее подножия, среди всякого бытового мусора, коченели две кучки испражнений. Он успокоил себя тем, что если б подвальчик и работал, то все равно было слишком рано.

Дома в этом городе были когда-то белыми из котельца и под сахарные бока их поддерживали пирамидальные тополя у подъездов, а по белым телам струились зеленые потоки виноградных лоз. Теперь все выглядело облезлым и замерзшим в пыли. Изжелта-серые дома, ссутулившись, хмуро смотрели хрущевскими маленькими глазами на серый асфальт пустых улиц, на редких озлобленных прохожих.

В самом центре, загороженный Домом Советов, стоял большой православный храм. В детстве он любил бывать здесь. Молдаване – исправные христиане, и по выходным у церкви скапливались толпы народа из окрестных сел. Цыганки, инвалиды и нищие на паперти, торжественное пение изнутри, мерцание свечей и блеск позолоты, тягучий бас попа и теноры, застывшие лица крестьян… Незнакомый и нереально-близкий мир, от которого что-то съеживается в груди, и боишься вздохнуть, чтобы не нарушить полусна.

С купола поднялась стая ворон и кругами медленно и тяжело ушла ввысь, в низко нависшее плотное небо. И золоченый восьмиконечный крест накренился под сизой массой, купол заскрипел, в колокольне что-то одиноко звякнуло и согнулось.