Руины Камелота

Так тихо, как только могла, она прислонила свой меч к стене, присела на корточки и сняла с плеча свой мешок. Запустив в него руку, она быстро нашла маленький сверток со свечой и вытащила. Тряпка упала на обветшалый ковер, как только она развернула ее. Медленно, она подняла свечу, держа в обеих руках, прикоснулась к ней губами и закрыла глаза. Она оперлась на стену, приложив гладкий воск ко лбу.

Сигрид сказала неправду о свечах в соборе. Габриэлла почувствовала это во время рассказа женщины. Свечи обладали магией, пожалуй, лучшей и величайшей магией, оставшейся в царстве людей, оставшейся от того времени, когда сам Мерлин использовал свое искусство для короля Артура и его благородного Круглого стола. Свечи были не просто символами, также как и солнце было не просто символом дня. Сигрид не погасила свечу королевы в ночь, когда та была убита, несмотря на ее уверения. Свеча погасла сама по себе, потому что ее пламя не зависело от воска или фитиля. Свечи питались жизненной силой тех, которых они представляли. Когда эта жизненная сила исчезала, свечи тоже гасли. Сигрид солгала. Это была ложь из благих намерений, конечно, предназначенная дать надежду и веру, но все же она была ложью.

А порой, необоснованная надежда и вера бывают худшей ложью из всех.

Габриэлла опустила руки и посмотрела на свечу Дэррика. Это были не просто воск и фитиль. Она, как и другие свечи жизни, обладала большей магией, чем кто-либо когда-нибудь знал. Фитиль почернел, но воск едва ли растаял. Он был почти идеальным.

Она протянула руку, поднесла свечу к факелу, который потрескивал как раз у нее над головой. Пламя нехотя занялось. Оно слабо затрещало, замерцало, и, наконец, разгорелось. Габриэлла опустила свечу, подозревая, что у нее очень мало времени.

— Дэррик, — прошептала она. — Я так боюсь. Я не знаю, что делать.

Пламя свечи слегка зашевелилось от ее дыхания. Дым серыми лентами потянулся вверх.

«Бри…»

Это был он, или по меньшей мере, память о нем, заключенная в свече, как отражение. Его голос появлялся из воздуха, как последний отголосок далекого эха.

— Дэррик, — прохрипела она, улыбнувшись страдальческой, горькой улыбкой. — Дэррик, любовь моя!

На самом деле она даже не ожидала, что ее идея сработает. Она хотела попросить благословения и защиты своего мужа, так же как в тот день, когда она столкнулась с Гете на боевой арене. Теперь, однако, снова услышав его голос, все эти намерения испарились, сменившись на более глубокий, более простой вопрос.

— Почему… — прошептала она еле слышным голосом, — почему ты это сделал? Почему… ты нарушил свое обещание мне?

«Мне очень жаль, милая, — ответил его голос, словно пришедший из струящихся лент дыма. — Это было глупо… глупо с моей стороны давать обещание, не зная, смогу ли его сдержать. Я не хотел этого. Но я не грущу. Зачем мне грустить? Я перешел в райские луга, где и ты когда-нибудь присоединишься ко мне. Я сожалею, что я сейчас не с тобой. Моя любовь остается. И когда-нибудь, мы снова будем вместе. Здесь ничто не сможет нарушить мое обещание тебе. Но Бри, ты не должна совершать ту же ошибку, что и я. Ты не должна давать обещания, которые ты не можешь сдержать…»

— Я ничего не обещала, — выдохнула она, слегка покачав головой. — Я здесь, чтобы отомстить за тебя. И за Рисс. И даже за маму. Я здесь, чтобы защитить Камелот и нашего сына. Нашего сына…

«Ты пришла сюда не только, чтобы отомстить за нас, Бри…, - с легким нажимом произнес голос Дэррика. — Ты не можешь лгать мертвым, милая».

Тут она более категорично покачала головой.

— Нет! — прошептала она резко. — Это было мое намерение с того дня, когда я узнала о твоей смерти. Это все, что привело меня сюда.

«Да, Бри. Но есть и другая, более глубокая причина, почему ты пришла сюда. Ты пришла сюда, моя любовь, не только, чтобы отомстить… но и чтобы умереть».

Как только он это сказал, Габриэлла поняла, что это правда. Ее глаза расширились в темноте, уставившись в никуда. Ее губы задрожали, и тяжесть страданий поднялась в ее груди. Она старалась подавить их. Он был прав. Его слова открыли ей глубокую тоску внутри нее, болезненное желание, чтобы все это закончилось. Слишком многое у нее забрали, слишком много надежд оказалось разрушено.

«Вот почему ты не дала имя нашему сыну, — продолжал призрачный голос. Назвав его, ты бы сделала его полностью своим, но ты знала, даже тогда, что у тебя не было намерения возвращаться к нему. Ты оставила его Сигрид, в качестве подарка и жертвы».

— Это не так, — настаивала Габриэлла, отказываясь признать истинность его слов. Однако, это было бесполезно. Вес ее собственных скрытых мотивов придавил ее, словно камень.